Юлий Буркин: Алмазный мальчик

Я как только его увидел, мне сразу стало как-то не по себе. Не то, чтоб он мне не понравился… Что он — девушка, что ли, мне нравиться?.. Нет, просто что-то в нем было не то. А что — это я потом понял. Старпом Филиппов его приволок, уже прямо под самый конец погрузки.

— Этот, — говорит, — полетит с нами.

Пареньку лет семнадцать на вид, не больше, мулат, вроде, или креол.

— Ты в своем уме, Фил? — говорю я. — На хрена он нам сдался? В нем же килограммов восемьдесят! Перемножь на одиннадцать тысяч триста двадцать два и получишь, сколько баксов мы теряем от такого недогруза. Он же для нас золотым получается. Да что там золотым — алмазным! Я даже не спрашиваю про плату за проезд, откуда у него бабки вообще, не говоря уж про такие?..

То есть, ежели взять пассажира, то на столько, сколько он весит, меньше придется пыльцы загрузить. Дорогая это штука — пыльца центаврийского папируса. А как ей дешевой быть, если она и рак лечит на раз, и саркому, и СПИД, а тащить ее аж с самой Альфы приходится?

— Брось, кэп, не жадничай, — отвечает Фил. — «Скупой платит дважды», — слышал такую поговорку? Денег у него, конечно, нет, но этот паренек нас в случае чего выручить может. Только не спрашивай, как, я ему слово дал, что без крайней нужды не скажу. Давай захватим. Как амулет.

Это называется «брать на понт». В наших делах, в «беспошлинно-торговых», народ суеверный и никаких талисманов-амулетов не чурается. У кого колечко волшебное, у кого просто примета, например, пописать перед стартом на обшивку, у кого — кисет с землицей родной на груди, а кто-то и кота или попугая с собой таскает. Но чтобы в этом качестве смуглокожий детина-центаврианец выступал, такого я еще не слыхивал.

Хотел я уже сказать Филу, мол, если не будет от парня толку, эту сумму из твоей доли вычтем, уже и рот открыл, но тут наткнулся на взгляд паренька, да пасть и захлопнул. Что в этом взгляде такого особенного было? А вот слушайте дальше.

Звали парня Лиехо, по-нашему он не понимал или делал вид, что не понимает. Фил с ним по-испански общался, а кроме него, на борту испанский никто не знал. Стартовали. Вошли в нуль. Тут нам по субъективному отсчету предстояло болтаться чуть меньше недели. Команда у нас стандартно-усеченная — шесть человек. Лиехо этот выходит седьмым на борту. Летим. То есть, это только так говорится — «летим», а по ощущению просто из нас жизнь вытягивают, ну вы знаете, об этом и пишут много, и болтают.

Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других — тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле — чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест — нейроштурман-пилот — однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в рот не лез, а пассажир наш напротив жаркое за обе щеки уписывал. Смотрел, смотрел на это Модест, да как вдруг заорет:

— А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!

Хотел было я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест — не я. Модест и в хорошие-то времена — коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот, просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.

Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Но мулат на обидчика не бросился. Наоборот. Он слегка откинулся на спинку кресла, а кончики трех пальцев левой руки, без большого и мизинца, положил на край стола. Потом посмотрел Модесту в глаза, не отрывая взгляда, взмахнул ножом и отсек себе эти пальцы.

Что тут началось! Кровища у него из обрубков хлещет, мы все повскакали — Фил к мулату подскочил, руку вверх ему поднял и кричит: «Бинт! Дайте бинт!..». Гасан и Фат в гальюн ломанулись — блевать, я за аптечкой помчался… Но краем глаза я ухватил еще, как Модест упал без сознания на пол, стукнувшись сперва головой об стол, а главный его кореш, Копыш, бросился к нему…