Виктор Точинов - Мёртвые звезды

Впустую. Искра проскакивала в форсунке, и всё.

Нет у вас выбора, Игорь Антонович. Сидите и ждите смерти.

Он прекратил что-либо делать, расслабился, повиснув в невесомости. И стал ждать. Не смерти – какого-нибудь чуда, позволяющего ее избежать.

…понял, что стал бессмертным; да! да! именно так! – именно так, идите к дьяволу со своим материализмом, Бог есть, и Он творит чудеса, – иногда и не для всех, но творит, иначе как объяснить, что прошли недели, прошли месяцы, – а Игорь еще жив?! Он перехитрил смерть, обманул, старуха тоже хитра, она может снять свой балахон и прикинуться девушкой с кукольным личиком, чтобы подкрасться и выхватить из-за спины – нет, не архаичную косу – пистолет, заряженный мини-фугасами; но справиться с ней легко, проще простого, – достаточно УВЕРОВАТЬ: Он есть, Он не оставит тебя, и смерть будет ходить кругами, будет тыкаться, не в силах войти в защитный магический круг… Муки голода и жажды давно исчезли, может, месяц назад, может, два или три, время потеряло какое-либо значение с тех пор, как Игорь понял: он не умрёт, он выживет; и исчезла дикая скука, терзавшая в первые недели добровольного заключения – теперь он был не один, теперь к нему приходили гости, чаще всего отец, в том самом костюме, в котором его похоронили на Южном, но отчего-то с очень молодым лицом, на вид не старше Игоря; приходил, и они говорили часами, они спорили до хрипоты – отец убеждал, настаивал, звал за собой: шагни, возьми меня за руку и шагни – туда, за наружную обшивку, шагни в новый мир и пойми, как он прекрасен; нет, папа, отвечал Игорь, ты хотел, чтобы я полетел к звездам – и я полетел, но тебя обманули, папа, тебе дурили голову с детства: звезд нет, звезды давно мертвы, последних расстреляла Барби из большого пистолета, и там, снаружи, не новый мир – там только смерть и ничего больше, ты мертв и просто этого не знаешь; отец сердился, отец настаивал, потом уходил, чтобы снова вернуться и продолжить растянувшийся на месяцы спор…

Но однажды он не появился, как обычно, из ниоткуда – зачем-то начал стучать в люк, а может, то был не он, и не стучал, но какие-то звуки почудились Игорю.

Он прижался ухом к холодному металлу – и понял, что металл на самом деле вовсе не холодный: теплый и нагревается все сильнее. Он засмеялся. Привет, куколка! Совсем про тебя забыл, уж извини, здесь столько всего интересного… Например, маленький сюрприз для тебя, крошка: я стал бессмертным! Так что тебе не сюда, тебе в другую сторону. Он говорил и говорил, обращаясь к Барби, говорил долго и громко, – или ему казалось, что долго, но что громко – совершенно точно, эхо болезненно отдавалось в ушах; Барби оставалась глуха, она не желала ничего слушать, но очень хотела попасть сюда, к Игорю, – к раскалившемуся металлу переборки уже нельзя было прикоснуться. Он знал: сейчас Барби окончательно скинула всю свою маскировку, и он наконец сможет увидеть ее истинное обличье – оскаленный череп под капюшоном, бездонная космическая мгла в пустых глазницах. Мгла без звезд.

Ну что же, куколка, ты сама напросилась… Мне все равно, я бессмертный, а вот ты увидишь небо в алмазах. Наверное, это очень красиво… Он разматывал провод, тянул термодатчик к переборке, где уже вишнево светилось раскалившееся пятно. Откуда взялся этот провод – медный, покрытый эмалью, – Игорь не имел понятия, не помнил, мог только догадываться, что смотал его с выдранной откуда-то индуктивной катушки. Зато помнил прекрасно, как зачищал концы зубами – эмаль оказалась изумительно вкусной и на диво питательной, это было давно, год или два назад, когда он еще не знал, что не нуждается в пище…

Прежде чем поднести датчик к вишневому пятну, он удивленно посмотрел на свои пальцы, покрытые спекшейся, почерневшей кровью. Следы зубов? Его зубов?! Какой же он был идиот, примитивный человечишка, раб желудка… – расхохотался и плотно прижал датчик к раскаленному металлу. Запахло горелой плотью, но больно не было, смерть и боль – близнецы-сестры, всегда ходят парой, но сюда им входа нет…

Сзади глухо хлопнули пироножи. Вот вам небо в алмазах, сестренки, любуйтесь!

За мгновение до взрыва он вдруг усомнился. Усомнился в обретенной вере, усомнился в бессмертии. Подумал, что если ошибся, то мгновенно сгорит – наяву, не в пригрезившемся кошмаре, станет сейчас звездой. Настоящей, не тем ничтожеством, что лепит, как пельмени на конвейере, телевидение. Вспышку, которая раздерет сейчас черную пустоту, может быть, засекут годы спустя в свои телескопы какие-нибудь маленькие зеленые человечки, и…