Андрей Лазарчук - Абориген

Вряд ли за те семь месяцев, которые мы не виделись, он изменил своим привычкам.

Даже когда те залётные беспредельщики – мы так и не узнали, кто они и откуда, и я подозреваю, что среди них был, по крайней мере, один землюк, скорее всего, солдат-дезертир, – когда они захватили Кумико и вели себя нагло, Игнат в точности соблюл «сказку», все пункты этого неписаного – естественно! – кодекса отношений фермеров и серых. Он вёл себя сдержанно, вежливо – и никого не убил сам.

Солнце (не настоящее Солнце, конечно, а наше, именем Каффальджидхма, Гамма-2 Кита, – но попробуйте-ка это выговорить!) почти село, сейчас почти без сумерек упадёт ночь; троелуние начнётся часа в два ночи, но это не страшно, мне и так достаточно света… И в последних лучах зари, когда на несколько секунд над точкой заката вспыхнуло ложное солнце, похожее на лужицу расплавленного стекла, я увидел далеко справа от меня паруса парома, того самого, который ушёл утром и на котором я мог бы сейчас лететь, приди телеграмма вовремя. Но теперь всё: я его обогнал и уже понемногу начинал отыгрывать потерянное время. Его невозможно будет отыграть достаточно, но хотя бы десять часов. Или двадцать. Или даже сутки, если всюду будет попутный ветер…

…А ведь то похищение Кумико было прямым продолжением её ссоры с драконами! Самое забавное – что я долго не мог объединить обе эти истории, считал их произошедшими чуть ли не в разные годы, пока она сама мне всё не рассказала – так, как запомнила.

Она мне рассказывала, а я лежал на спине и пил прямо из горлышка жуткую яблочную водку, настоянную на пыльце, с изрядной добавкой макового молочка – я опять запустил начало отторжения имплантов, боль была жуткая, и только эта дьявольская смесь меня и спасала в подобных случаях, – я лежал, весь потный, жаркий, слабый, в одних полотняных штанах до колен, в гамаке на продуваемой террасе воздушного домика, а вокруг, то всплывая, то опускаясь в вертикальных течениях, дрейфовали и такие же домики, и чьи-то простенькие фермы, и великолепные многоярусные дворцы, похожие на обращённые вершиной вниз пирамиды, и здесь нас никто не знал (мы так думали), и это было начало конца нашего короткого романа, у которого не могло быть ни развития, ни продолжения; она мне рассказывала, чтобы я забыл о боли, и не знала, что о боли можно забыть только тогда, когда забываешь обо всём. Она рассказывала:

– …Утром нашла тонкую лиану, совсем тонкую, усик, наверное, которым она цепляется, когда лезет с дерева на дерево, привязала тючок и потащила за собой, уж очень мне жалко было платье, не могла я его бросить – это было последнее, которое мне мама сшила. Просто память, понимаешь? И ещё в тючке были нож и фляжка, они из велосипедика выпали. А сам он так и остался на дереве, крепко зацепился… И я совсем не уверена была, что иду правильно. Потому что опять дымка на небе и ни Башни тебе, ни солнца, ничего. Поэтому я на тот холм и начала взбираться, чтобы сверху посмотреть – ну, а вдруг что-то увижу? И почти сразу наткнулась на обтёсанные камни. А потом, поближе к вершине, началась стена. Но я только потом поняла, что это стена, а сначала подумала: то ли лестница, то ли такая вот дорога по насыпи, я же к ней с торца вышла… ну и полезла вверх. И только поднялась немного, смотрю – а из кустов, рядом с бычьей тропой старой, которой я топала, выплывает пыльца. Маленькое такое облачко, прозрачное. Я его и не учуяла совсем. Рядом прошла. Она меня тоже, наверное, не сразу учуяла… Я стала совсем как мёртвая, не дышу и смотрю мимо, а там ещё одно облако выплывает и ещё. И все – по этой тропике, откуда я пришла. Задержись я на какую-то минуту… и вслед за мамой. И вижу я всё это, и понимаю, а мне совсем не страшно, как деревяшке, здорово, да? Дождалась я, когда они все скрылись, ещё постояла для верности – и дальше по верху стены, она широкая, больше метра. И вот уже над землёй высоко – вижу: поверх кустов, поверх деревьев другие развалины каменные, и понятно, что это дом. Огромный дом, как воздушный дворец, только на земле и из камня. Я так удивилась… Ты потом рассказывал, помнишь, что раньше планета наша была богатая, очень богатая… ты не отвечай, я знаю, что правильно говорю, а если буду говорить глупости, ты мне потом объяснишь, что это глупости, потом, не сейчас, хорошо? Так вот тогда я это своими глазами увидела и сразу поняла, и потом не удивилась ни разу. А там дом такой был… я бы побоялась в таком жить, честно. Полы из разноцветного камня, гладкие такие, и двери в десять меня, и окна в двадцать меня, только потолков нет, обвалились, и лестницы обвалились. И всё, конечно, лианами заплетено, а под стенами толстый-толстый мох – тот, который с жёлтыми мохнатками и хорошо пахнет. Я в этот мох легла, он тёплый, мягкий – и уснула. А когда проснулась…