Генри Олди: Отщепенец

– Нет, у меня коттедж.

– Отдельный?

– Ага.

– Вас там много живёт?

– Это мой коттедж. Я там один живу.

– Ты меня защитишь, Гюнтер? Ты же рыцарь?

– Я не рыцарь. Я ещё даже не кавалер, я учусь на втором курсе…

– Да какая разница? Защитишь или нет?

– От него?

Мальчик повернулся к Борову, и Боров побледнел. Бледность была бы уместна, окажись мальчик громилой с пудовыми кулаками, но про таких, как Гюнтер Сандерсон, говорят: соплёй перешибёшь. Важная шишка, уверилась Мирра. Хоть три говяжьих стейка ему скорми, хоть тридцать три – ни дня в аду, все грехи загодя списаны. Небось, папаша в чинах, со связями. А с виду скромняга, румянец аж горит. В мальчике Мирре нравилось всё, за исключением одной плохо объяснимой странности. Молокососов, выросших в теплицах-оранжерейках, молодая брамайни, сбежавшая из дому в двенадцать лет, чуяла за сто миль. Смущение, желание, боязнь ударить в грязь лицом. Павлиний хвост, пустое фанфаронство. Кипение гормонов. От юнцов, которых знала Мирра раньше, пахло целым букетом чувств – этот запах привлекал или отталкивал, но всегда был легко уловим. От Гюнтера не пахло ничем, словно от пластикового манекена. Он смущался, краснел, пялился на Миррину грудь, воображал, где у девушки есть татуха, какую нельзя показать в столовке; он потел, ерзал на стуле, но при видимых – ясно видимых! – проявлениях эмоций Мирра ничего не могла отследить на уровне женской интуиции.

Ничего!

Это возбуждает, подумала Мирра.

– Вы её обижаете? – спросил мальчик у Борова. – Не надо её обижать, это нехорошо.

Боров вздохнул:

– Её обидишь, сынок! Будь начеку, это тебе не в носу ковырять. Короче, я звоню парням, – стармех исподлобья зыркнул на брамайни. – Я звоню парням, пусть не едут. Гуляй, детка, гуляй до отлёта. И смотри, не опаздывай! «Вкусняшка» ждать не станет. Врубаешься?

Мирра встала:

– Хочешь улететь без меня?

Боров уперся тяжёлым взглядом в Миррин живот:

– Не хочу. Хочу улететь с тобой. Моя каюта в твоём распоряжении.

Мирра кивнула, одобряя такой ход мыслей. Мужчина, которого Боров назвал Клаасом Янсеном, графом форономии, всё ещё грыз ногти, и на ум Мирре пришла забавная идея.

– Пошли, ларги́, – велела она золотому мальчику, и Гюнтер поднялся без возражений. Прозвище «ларги́» он, видимо, слышал впервые. – Купишь мне вашей чудо-травки. Будет интересно, обещаю.

– Я не курю, – предупредил мальчик.

– А что ты тогда здесь делаешь? Тут от тоски сдохнуть можно. Вот, старший механик Вандерхузен подтвердит, он мужик бывалый.

– Я слушаю.

– Музыку? Сплетни? Бурчание в желудке?!

– Саркофаг.

Слушает он, улыбнулась Мирра. Саркофаг он слушает. Пожав плечами, молодая брамайни решила не уточнять подробности. И правильно, потому что расскажи кто-нибудь Мирре, какими они будут, эти подробности, девушка не поверила бы. А если бы поверила, то пошла бы не с Гюнтером Сандерсоном, а с теми парнями, которых сватал ей Боров, и сделала бы всё, чего бы парни ни пожелали. Нет, знай она о последствиях заранее, ни за что не пошла бы с мальчиком, хоть ты гони её кнутом.

Плазменные «солнышки», горящие под потолком центрального поста, мигнули – и обзорники «Вероники» расцвели самоцветными россыпями звёзд.

– Есть выход в трёхмерку, – доложил штурман.

В комментарии не было надобности, но традиция есть традиция: на борту всё существенное должно быть озвучено вслух. Не нами придумано, не нам и менять.

– Засечка бакена? – буркнул капитан Шпрее.

– Есть засечка бакена. Отклонение по осям от реперной точки: ноль-ноль-семь – ноль-ноль-три – ноль-ноль-четыре. Превышение расчётной скорости – три процента. Произвожу коррекцию курса и скорости.

Тридцать семь лет выслуги у капитана. Двадцать три у старпома, двадцать один у штурмана. От десяти и больше – у остальных. За спиной у каждого сотни взлетов и посадок, тысячи РПТ-манёвров. Казалось бы, к чему дублирующие реплики, если корабль и экипаж превратились в единый слаженный механизм? Формализм? Рутина, давно утратившая смысл?

Не пора ли от неё избавиться?!

Крамольные мысли с завидным постоянством приходили в головы каждому выпуску курсантов Академии Космофлота. Юность – время ниспровержения основ. Бывалые звёздные волки не спорили с салагами: волки на то и волки, чтобы уметь ждать. Пять-семь лет на трассах, и ритуалы въедались в плоть и кровь, а следом приходило понимание: традиции гражданского флота, как и уставы ВКС, написаны кровью первопроходцев.