Александр Громов - Запруда из песка

– Поскорее, пожалуйста, – пробурчал Герц. – Становитесь в этот круг. Куда вас перебросить?

– Все равно, – пожал я плечами, становясь в очерченный мелом на бетоне неровный круг и вспоминая Хому Брута. – Главное, чтобы на Землю, а не на Луну. Лучше, конечно, в Северо-Евразийский отсек, можно в Звездный, можно в Тверь…

– Я бы рекомендовал вам отправиться в Тверь, – подал голос Магазинер. – Есть у нас безопасная приемная площадка в Твери?

– Даже несколько, – отозвался Герц. – И можно, конечно, переместить уважаемого… м-м… герра Ломоносова в пригородный лес. Куда лучше?

– Да мне вообще-то все равно… – начал было я, но Магазинер перебил меня:

– В Тверь. Не сердитесь, что я решаю за вас, Фрол Ионович, но так будет лучше и вам, и вашей супруге. Когда ее выпустят – а я думаю, что это произойдет сегодня, – будьте дома, утешьте ее…

– Что? – не понял я. – Кто выпустит, откуда?

Герц отвернулся, а Магазинер потупил взгляд.

– Ваша жена была арестована в самом начале операции Эйхорна против нас, а сын отделен от нее и помещен под наблюдение врачей. Вероятно, какой-нибудь мыслитель из числа наших противников решил, что таким путем можно оказать на нас давление… Не беспокойтесь, с ними все в порядке, отчасти потому, что мы не вступали в переговоры. И боже вас упаси пытаться самому разобраться с этим мыслителем, оставьте эту работу тем, кто привык подчищать хвосты после подобных историй…

Наверное, я вытаращился. Может быть, даже разинул рот, впитывая слова Магазинера и не умея сразу переварить их, но когда переварил, заорал во всю силу легких:

– Что-о-о?!!

Я вышел бы из круга и натворил бы, наверное, разных глупостей, если бы Магазинер не замахал на Герца пухлой лапкой: давайте, мол, давайте скорее!

И мир погас, чтобы тотчас возникнуть вновь.

Как вскоре выяснилось, моих родителей тоже допрашивали, но без ареста – поняли, что ничего они не знают и знать не могут. А вот Настасью продержали трое суток и задали миллион вопросов обо мне, прежде чем выпустить, вернув сына, так что неудивителен ее первый почти истерический возглас, когда она вышла ко мне со спящим Ванькой на руках:

– Что ты натворил?..

Это не я натворил, это со мной натворили. Но я не был в претензии. А жене объяснил, что сам толком ничего не знаю: похоже, мол, мы просто оказались случайными песчинками в жерновах высшего командования. От дурных, мол, случайностей никто не застрахован. При ссорах панов всегда страдает волосяной покров холопов, разве не так?

Кстати, насчет волосяного покрова я попал в точку: у Настасьи не только пропало молоко, но и появились первые седые волоски. Не прощу этого Эйхорну. Почему я должен прощать? Придет время, и я, прочтя в некрологе о нем слова «после тяжелой и продолжительной», мстительно улыбнусь, как тот китаец, что, сидя на берегу реки, ждет, когда мимо проплывет труп его врага.

И ведь дождется.

Шантаж не работает, если шантажист не может связаться с шантажируемым. Но из этого не следует никаких далеко идущих выводов вроде снисхождения и всепрощения.

Враги калибром помельче сходили со сцены один за другим, каждый по-своему, и мне с моего уровня не было видно подробностей работы «группы зачистки». Впрочем, подробности волновали меня не больше, чем любителя детективов волнует реальная борьба с криминалом. Даже намного меньше, потому что я не любитель детективов.

Мне так и не удалось выяснить, как доверенные сыскари Эйхорна вышли на нашу организацию. Через Ландау? А может быть, отчасти и через меня? Почему они взяли Настасью? Где конец этой ниточки, а где начало?

Впрочем, не так уж это и важно.

Магазинер опять оказался кругом прав: мою жену и сына не тронули за полным отсутствием смысла в такого рода действиях. Наш противник до самого конца не был уверен, что мы получаем его ультиматумы.

Это поначалу – ультиматумы. Потом – все более настойчивые предложения насчет переговоров.

Плевать. Мы молчали.

Зато астероид летел.

Наши потери ограничились Савелием Парамоновичем Чухонцевым, в прошлой жизни – Львом Ландау. Как ни странно, Гамов ушел от преследования, успев забиться куда-то в самый медвежий угол в Хибинских тундрах, где по осени и медведям-то холодновато. Почему он решил, что сможет выжить там без снаряжения, без подготовки и почти без пищи, – загадка. Но Гамов есть Гамов, ему всегда везло, а вылечить в хорошем стационаре двустороннюю пневмонию – не ахти какая проблема.