Дмитрий Захаров - Репродуктор

Марина закатила глаза и уплыла на кухню. С деланной серьезностью открыла холодильник, передвинула с места на место упаковки с соком и йогуртом, пошуршала пакетом с цветной капустой. Хотелось есть, но вытащить при Лешке магазинные котлеты ей казалось верхом позора. Поэтому она достала диетический ржаной хлебец и принялась неспешно от него откусывать, глядя в окно.

Лешка зашел на кухню (около его ног вертелась Собака) и с удивлением уставился на новый гарнитур — ну еще бы, при нем ничего подобного в квартире не водилось. Он пощелкал выключателем встроенных лампочек, открыл дверцу посудного шкафчика.

— Шикарно, — покачал головой Лешка, — теперь тебя уже можно раскулачивать. А Ксюшка ушла, — тут же без перехода сообщил он. — Не вынесла душа поэта… ну и так далее. Ты же знаешь, со мной попробуй поживи.

— Да уж в курсе, — фыркнула Марина.

— Ну вот. Теперь я снова одинокий мышь. Можешь меня поздравить.

Зазвонил телефон — мама интересовалась, как у Марины на работе и когда она соберется зайти «не на десять минут». Дочь что-то дежурно отвечала. Без эмоций, без подробностей.

— У тебя там кто-то есть? — наконец спросила мама.

— Нет, — ответила Марина, — давай потом поговорим.

И положила трубку.

Во время разговора Лешка спокойно, без малейшего намека на приличия пристально разглядывал Марину. Он был по-прежнему хорош, этот Леша. Алексей Витальевич Коробейников. Метр семьдесят семь, вьющиеся всклокоченные волосы. Черные. И такие же черные восточные глаза. Ямочка на подбородке и короткий косой шрам на левой скуле. Спокойный, монолитный, с застывшей ироничной полуулыбкой.

Стрингер. Может быть, последний представитель профессии в городе, по крайней мере последний из известных Марине. Он зарабатывал репортажными съемками, когда они познакомились, и уехал на очередной эксклюзив в тот день, когда они разошлись. Поначалу Лешка снимал все подряд и пытался продавать это Первому и Второму каналам. Однако там брали один сюжет из десяти, платили скудно и все напирали на то, что надо вставать в штат. А когда Лешку на три месяца посадили за незаконные съемки приграничной полосы, вообще как отрезало: у него перестали брать что бы то ни было. Он стал халтурить по свадьбам, по каким-то юбилеям, в перерывах впадал в тихие лежачие запои, молчал по несколько дней.

А потом ему повезло. Или не повезло — это как посмотреть. Марина не знала подробностей, но понимала, что он вышел на каких-то нелегалов: не то местных, не то даже импортных.

— Сбываешь за границу? — как-то спросила она, когда Лешка в очередной раз принес домой кучу странного, явно не федеративного барахла. Тот кивнул. — А не боишься, что посадят теперь уже по-взрослому?

— Боюсь, — сказал он, — и что? Я и тараканов боюсь, мне теперь ночью на кухню не ходить?

Последние полгода он вообще только своими подпольными съемками и интересовался. Съемками да еще этой Ксюшей…

— Слушай, — сказал Лешка, — ты извини, но времени нет вообще. Я поэтому быстро.

Он вытащил из кармана черный пакет и положил его на полку книжного шкафа.

— Здесь два диска с видео. Только документ: натура и синхроны. Всё про побоище в доках, где митинг работяг разгоняли. Там свидетели, омоновские «космонавты», «народная» медвежья яма, в общем, комплект. Сама посмотри обязательно — очень мозги проветривает. Только не на ночь, а то спать не будешь. И еще…

Он присел на край кровати.

— Это надо передать в порту одному медведю. Его зовут Миша, он там связной между нами и китайцами.

Ну да, подумала Марина, у него всегда все просто: китайцы, медведи, побоище. Для него это нормально. Для него все нормально. Вот сейчас дать ему по роже — он этому тоже не удивится…

— Леша, ну вот какого хрена, — роняя слова по одному, зло заговорила Марина. — Какого хрена ты припираешься ко мне через четыре месяца и делаешь вид, что мы какие-то одноклассники, я не знаю, двоюродные братья и сестры? Почему ты считаешь нормальным придти, свалить здесь какое-то свое говно и снова испариться?!

Лешка пожал плечами:

— Не знаю. Потому что ты — хороший человек, устроит?

— Свинья ты, — сказала Марина тихо.

— Конечно. С этим никто и не спорит. Но если ты не передашь пакет, эти тридцать две минуты никто никогда не увидит. Отличная для тебя будет месть, но, слушай, давай сочтемся как-нибудь иначе?

— Свинья, — повторила Марина. — Вали уже давай. И сделай милость — шкурки свои забери…

Он исчез, а Марина еще долго бродила из угла в угол, без аппетита ковыряла котлеты и обсматривала круглую сумочку с металлическими пластинами, в которой лежали диски. Включать записи она пока не решалась.