Александр Бутенко - Ой, всё

Родился сын. А через два года пришла весть – погорели. Женя и сын сгинули в огне. А Алексей не ночевал – остался невредим.

Было дело, расследовали обстоятельства пожара. Но время было трудное – конец 80-х, начало 90-х. Не до расследований. Списали на несчастный случай, хотя следователей и смущало, что на пожарище стояла серно-аммиачная вонь, такая, словно химический склад сожгли, а не дом с летней кухней.

Алексей вернулся в дом бабы Нади. Не говорил ни слова. Лишь всё так же уходил по ночам, сопровождаемый воем собак.

Однажды бабе Наде принесли письмо, справка о смерти её сына Алексея, который пробыл в душманском плену много лет, случайно был найден и освобождён, но уже в госпитале скончался от какого-то хронического недуга, коим болел в плену, не получая медицинской помощи.

Тело его в цинковом гробу везли на Родину.

Баба Надя тупо вчитывалась в строки справки и сопроводительного письма, смысл которых упорно не доходил сквозь опьянение, когда пришёл Алексей. Вырвал из её рук письмо, пробежал его глазами, разозлился и также отправил в печь.

Ночью он ушёл, растворился, как обычно, в ночной улице, в неверном свете единственного фонаря, а утром не вернулся, и больше его не видел никто, нигде и никогда.

Могила его жены и сына оставалась нетронутой много лет, зарастая бурьяном. А потом кладбище переносили, строили рядом дорогу, и их останки перезахоронили в общую могилу.

Баба Надя очередное исчезновение сына восприняла спокойно. И быстро привыкла, что из детей у нее вновь только Лёнька.

Наступили 90-е, в наш городок пришла наркомания.

По огородам ходили люди, рвали датуру и мак. Когда мака не осталось на огородах, начали воровать из церковных дворов, где его была привычка по южной, донбасской традиции выращивать.

Убили попа, пытавшегося выгнать ночью из церковной ограды воров.

От ширева люди пошли вымирать десятками.

Я стоял на улице, смотрел, как в дом бабы Нади идёт торчок. Его глаза были стеклянные, у него было худое, измождённое и почти интеллигентное лицо.

Не видя дороги, он ударился лбом об бетонный блок, к которому жёсткой металлической проволочной обмоткой был прикручен деревянный столб с проводом через всю деревню.

Проволока вошла в лоб, по лбу струями потекла алая кровь.

Он отошёл, вновь насадился лбом на проволоку. Потом снова, не в силах преодолеть невидимую преграду. Скрипя зубами, начал толкать столб головой. Кровь лилась ручьём, превратив лицо в красную маску.

Затем он сел на землю и бессильно заплакал.

Я стоял и смотрел на его худое – чем-то похожее на моего родного брата – тело. Он уронил голову в окровавленные руки и плакал. А я стоял и смотрел.

Баба Надя сдала дом в аренду наркоманам – они ей наливали чарочку, а сами варили на печи какое-то варево, опосля им ширялись и расходились по улицам страшными коричневыми тенями, оставив дверь незатворённой.

Лёня с Сашкой куда-то съехали, к дальним родственникам. Баба Надя доживала свой век одна.

В одну из ночей в доме кого-то убивали. Долго и кроваво. Кажется, кого-то резали, и он уже не в состоянии был убежать – мог только кричать, переходя в безумие при чавкающих звуках ударов.

Телефон на всей улице был только в одном доме. Звонили в милицию.

Сонный голос на том конце трубки отвечал, что наряд милиции не приедет – нет бензина.

Это было начало девяностых. Шахта закрылась, работы не стало, и даже сигнальные красные огни на копрах потухли. На чёрной улице угадывались лишь силуэты.

Утром приехала «Скорая» – у милиции бензина так и не нашлось. Из дома вытащили трупы двух скончавшихся от кровопотери, после многочисленных ножевых, и двух, кто не очнулся после мака. Остальные, вестимо, успели разбежаться.

Баба Надя спала в своей каморке. Проснувшись, не слишком понимала, что происходит и кто все эти люди. Её, не слишком спрашивая, увезли в дом престарелых, и она лишь покорно кивала, когда её под руки вели к карете, сухую и ломкую, как ноябрьский стебель.

Наркоманское паломничество в дом прекратилось – вымерли все, кто мог ходить к джинну на поклон. Дядя Лёня появлялся там лишь изредка. Пока не умер от запущенного туберкулёза, о котором не догадывался до самых последних дней, плюясь кровью.

А Сашка Мазила жив и по сей день.

Смотрел в соцсетях недавно его фотографии – всё такой же узнаваемый, маленький, проворный. И эти вольные, цыганские бродячие глаза, которым всё нипочём.

Владимир был для нас, 15-летних пацанов, авторитет.