– Дверь закрыта на щеколду, – отрапортовал медбрат, вернувшись.
– Ну, так открой задвижку! – возмутился лейтенант тупостью подчинённого.
– Она изнутри закрыта, – пояснил медбрат, – больные сами приварили щеколду и закрылись изнутри. Бедные люди.
Штурм был коротким. Никаких лазерных бластеров и ионных пушек у больных, конечно же, не было – просто бред, вызванный неизвестным поражающим психику вирусом. Всех их, полным составом дома, погрузили в машины скорой помощи и развезли по психиатрическим больницам страны.
Комиссия осмотрела дом, удивилась использованным в ремонте материалам, теплицам и садам на чердаке и по всем признакам признала жильё элитным. Медицинское учреждение, являясь, как-никак, пятой после журналистов-фактчекеров властью в стране, забрало дом под нужды своих работников. Точнее, забрало – это фейк, просто так сложились звёзды, да и кто, как не медики, профессионально рискуя, должны жить в доме, в котором недавно бушевал неизвестный психический вирус. Лейтенанту досталась двадцать пятая квартира, та самая, в которой когда-то проживал больной, называвший себя мудрецом. Расположившись, офицер медицины наконец-то поднялся на лифте на чердак в оранжерею и впервые увидел, как посреди зимы, радуясь искусственному солнцу, под пение райских птиц расцветают цветы и вишни.
Прошло много дней с того полудня, когда Иннокентий впервые ощутил себя птицей.
– Птица? – осторожно спросил у Иннокентия остановивший его полицейский патруль.
– Гусий! – важно и с достоинством подтвердил тот, ответствуя.
Полицейские стояли, сражённые тем, что птица Иннокентий им ответствует. Бывало, что на вопросы им отвечали, иногда извинялись, иногда оправдывались, но никогда не ответствовали. Проникшись уважением к возвышенной птице, патруль развернулся на месте и ушёл, неся весть о чуде своим сослуживцам. Не спросили даже о содержимом его карманов – пистолете, наркотике и запрещённой классической литературе из школьной программы. Впрочем, Иннокентию, ставшему птицей Гусием, ничего из того, что он таскал с собой по жизни, в новом качестве было уже не нужно. Птицы не стреляют из пистолетов, поэтому он подарил оружие маленькой школьнице с ранцем и мутным взглядом. Пять минут – и из здания школы неподалёку раздались звуки расстрела. Птицы не употребляют наркотик, поэтому он подарил запрещённое вещество в открытое окно борделя на первом этаже какого-то учреждения. Птицы не читают книг, поэтому Иннокентий вручил литературу старикам неопределённого пола и возраста, спящим на скамейке возле подъезда.
Думая о случившемся, Иннокентий не понимал только одного – как он не стал птицей Гусием раньше. Птица не знает горя, бедности, жалости, философии, морали, эросов и танатосов. Птица может не принимать участие в социальной жизни, может не иметь денег или уважения в обществе – но может порхать и жалить, порхать и жалить. Между тем, человечий идиотизм, окружавший Иннокентия, стал виден ему в его новом качестве со всей отчётливостью. Вот люди ковыряли что-то в земле, по очереди ударяя лопатами. Вот другие тыкают пальцем в стену и смеются. Третьи толкают четвёртого, тот падает на пятого. Кажется, люди уже давно рехнулись, сошли с ума, умалившись в своих делах до бесконечно малых точек. И только ему, птице Гусию, ранее тоже бывшему человеком, это стало предельно ясно. Иннокентий представил себе с ужасом, как, останься он человеком, когда-нибудь оказался бы с пулей во лбу, гранатой в животе или петлёй на шее. В тюрьме, нищете, сумасшедшем доме – но птице Гусию не страшны тюрьма и сумасшедший дом.
Но ничего не происходит низачем. Пришла осень, Иннокентий, ставший когда-то птицей Гусием, взмахнул крылами и улетел в тёплые страны.
Всем известна фраза – «Громче потопаешь – больше полопаешь». Давно, когда снимал какую-то очередную квартиру, в подъезде надо мной, на пару этажей выше, жила бабка. Точнее, женщина предпенсионного возраста, но в нашем пространстве женщины зачастую рано становятся бабками. Соседи, даже и молодые семьи, раза в три моложе её, звали её исключительно Варькой, хотя это и странно в отношении женщины в возрасте. Варька работала клининг-менеджером в местном домоуправлении – подметала двор с шести до девяти утра. Денег за работу ей не платили, ведь собственный двор – тоже территория кондоминимума, почти второй дом. Не требуют же деньги люди за то, что убираются у себя дома. Да и клининг-менеджер – не такая уж важная птица. Помрёт от голода один – тут же найдётся другой. Да и в еду сейчас подмешивают повсеместно какую-то химию, так что и здоровый человек может скопытиться, а Варька жила одна, следить за ней было совершенно некому. Поэтому денег в домоуправлении ей за работу не платили. Тем не менее, каждое утро после уборки двора она уже была пьяной – высшие силы часто благоволят к тем, кому не платят люди, посылая им сверху какие-то деньги. В таком виде и поднималась по подъезду на пятый этаж, громко охая.
Читать дальше