Людмила Ример - Ветер с Юга. Книга 1. Часть вторая

Морда пожал плечами и неопределённо хрюкнул. Ему было глубоко наплевать, кто сидел на троне Нумерии, его достаток зависел только от того, сможет ли он найти где-нибудь товар на продажу. Но быть в курсе дел всё-таки не мешало. Так, на всякий случай…

Никита с Дартом переглянулись. Пока они жили в деревне и добирались до Ундарака, в стране произошло столько событий. Хотя вряд ли их незавидная участь была с ними как-то связана.

Зверь пощёлкал плетью по голенищу высокого сапога:

– Смотрю, ты кой-чё припёр… – Морда сдержанно кивнул. – А ничево товарец, ничево… Получше того дерьма, что в сарае сидит.

Лысый охранник гоготнул, при этом промелькнувшее подобие улыбки окончательно превратило его лицо в свирепую маску. Он стоял, засунув большие пальцы рук за широкий ремень, и Никита заметил, что на правой руке у него не хватает двух последних пальцев. Короткие обрубки давно обросли кожей, стянутой в безобразные рубцы.

– Барахло! – Мужик хрипло выдавил из себя одно-единственное слово, наглядно отражающее его отношение к уже сидящим в сарае, вновь прибывшим и к этому миру в целом.

Второй парень, намотав пойманную верёвку вокруг столба, вновь впал в полусонное состояние. Казалось, его совершенно не интересуют ни разговор, ни привезённые на продажу мальчишки. Но стоило Жиле прыгнуть на помост и приземлиться возле Зверя – чуть ближе, чем следовало бы, – его глаза метнули в разбойника острый взгляд, а рука мгновенно легла на рукоять висевшего на поясе длинного ножа.

– Тащи-ка их в сарай, Вурд! Проводи дорогих гостей с надлежащими почестями. А вас прошу в дом. Ты, Морда, как всегда, успел вовремя – торги должны пройти за неделю до Верхушки зимы.

Пленников вытащили из лодки и повели на задний двор. Вурд погремел ключами и отпёр замок на тяжёлой окованной двери низкого каменного сарая. С парней сняли верёвки и втолкнули внутрь, где на них глянули три пары испуганных глаз.

Парень в углу внезапно сел и, протяжно застонав, схватился за голову. Ник приподнялся и тихонько окликнул раненого:

– Что, очень плохо?

Парень ненадолго притих, а потом хрипло выдавил, скрипнув зубами:

– Болит сильно… и мутит… у-у, твари поганые…

– Ты прилёг бы. – Никита вспомнил, как однажды упал и сильно ударился головой. Его тоже тошнило, и вызванный доктор строго настрого запретил ему вставать, прописав постельный режим. Внутри что-то сжалось – как же давно это было… И было ли?

Парень продолжал сидеть, обхватив голову руками. Постепенно стоны перешли в негромкие всхлипывания. Его тело сотрясала крупная дрожь – в сарае было очень холодно. Из угла, где спали брат с сестрой, поднялась девичья фигурка и, тихонько приблизившись, присела около раненого. Ортисса положила руку ему на плечо и мягко сказала:

– Пойдём к нам. Тебе надо согреться… – И легонько потянула парня, помогая ему подняться.

Встав на ноги, он опять застонал и зашатался, но девушка ловко подхватила его и увела в свой угол. Они с братом уложили парня в середину и тесно прижались к нему с двух сторон, укрывшись дырявым одеялом.

Никита поворочался и, решительно растолкав сонного Дарта, быстренько нырнул на его место. До рассвета было ещё далеко.

Книга выскользнула из рук и, упав на пол, раскрылась на середине. Из неё выпал небольшой листок бумаги, сложенный вчетверо. Кряхтя и потирая ноющую поясницу, лекарь сполз с лестницы и, кое-как согнувшись, поднял находку.

Неровные строчки, написанные торопливым почерком, заканчивались короткой подписью – «Кронария». Лабус придвинулся к окну, за которым догорал холодный зимний день, и принялся разбирать прыгающие буквы. Чем дольше он читал, тем выше взбирались брови на его лоб.

Кронария – а то, что письмо было написано её рукой, у лекаря сомнений не вызывало – клялась всеми Богами, что отцом несчастного ребенка, представленного народу Нумерии как Наследник трона, был не кто-нибудь, а Галиган Освел, с которым она находилась в длительной прелюбодейской связи.

Дочитав невесть откуда попавшее в книгу самоубийственное откровение бывшей жены теперь уже бывшего Повелителя, Лабус схватился за нос, что для него означало крайнюю степень задумчивости. А подумать тут было о чём. Книга, в которую был вложен листок, стояла на одной из самых верхних полок в комнате, а значит, использовалась нечасто. И тот, кто положил туда на хранение удивительный документ – в этом Лабус ни секунды не сомневался, – был прекрасно осведомлён о такой особенности местной читальни.