Александр Ладнов - Лабиринт

– Гротеск. Модернистская карикатура средневековой церкви, – привольно высказался я, озадаченный услышанным. Однако, в ту минуту отнюдь не содержание притчи волновало меня, а то, каким образом я оказался средь этой вакханалии беснующихся еретиков. Прошлое было как будто бы в тумане. Лишь никчёмные обрывки воспоминаний и то…

– Это го́нуки!!! – внезапно воскликнул повернувшийся в мою сторону и указывающий на меня кривым пальцем человек.

– Гонуки! – подхватила отступившая и взявшая меня в кольцо толпа. – Гонуки! Гонуки!

– Что вы вопите? – тщетно спрашивал я их. – Почему смотрите на меня?! Объясните!

Яркий свет прожекторов разрезал полумрак огромнейшего холла, и среди завесы дыма благовоний показались уставившиеся на меня, словно на какую-то диковинку на базаре, до жути обезображенные лики людей. И насколько сложно описать моё удивление произошедшим в тот вечер событиям, настолько безрезультатно пытаться передать невообразимую непривлекательность обступавших меня «существ». Черты лица, кожа, волосы – всё было искаженно. У всех без исключения! И они вдобавок продолжали непрестанно выкрикивать что-то грубое и оскорбительное в мой адрес на неизвестном мне диалекте и даже языке. Сказать, что я пребывал в ужасе – значит не сказать ничего. Единственная мысль, «колоколом» звучащая тогда в моей голове была: «надо бежать».

Но не успел я что-либо предпринять, как ревевшую толпу рассекли скользящие, одетые в коричневые маски и синие мантии, похожие на полицейскую форму, тени. В их руках были длинные копья, верхушки которых испускали электрические разряды.

«Схватить гонуки! Не дайте ему уйти!» Сотни рук устремились в мою сторону, но не настигли меня, так как я, попятившись назад, упал и, уже будучи на четвереньках, ускользнул от них, скрываясь за длинными одеяниями.

Поднявшись, я побежал что было прыти, сбивая любого, кто возникал на моём пути. То ли невероятный прилив сил, то ли страх вели меня вперёд, но финал, к сожалению, оставался неизбежным: до выхода было слишком далеко – зал казался ни много ни мало бесконечным – окружавшая же меня толпа, неистовствовав, раздавала нескончаемые тумаки по моей голове, и я, споткнувшись, повторно повалился на пол, вследствие чего незамедлительно получив от преследователей сильнейший удар током в спину.

Вскрикнув от боли, я на долю секунды потерял сознание, а очнувшись, ощутил, что моё обездвиженное тело поднимают, а после, взяв под лопатки, тащат в направлении сцены. Народ не умолкал: «Гонуки! Гонуки! Гонуки!» И тут кто-то вскрикнул: «гонуки, ка дур хали маф!», «хали маф!» – подхватили остальные. «Нет, нет, отпустите меня», – напрасно повторял я, осознавая, что ничего не мог противопоставить им – я был частично парализован.

И вот меня возложили на небольшой пьедестал перед кафедрой, и высокий человек в рясе, приблизившись ко мне, «уставился» на меня чёрными отверстиями своей белой маски.

– Тише! – наконец возгласил он хриплым голосом, сопроводив сей приказ соответствующим жестом руки. – Хали маф – достойная участь для гонуки. Но! Гонуки ли он? – кричащие исступлённо переглянулись меж собой.

– Дур брахм! – разом воскликнула толпа и вновь умолкла.

– Дур брахм, гонуки? – произнёс, снова обернувшись ко мне, проповедник в красном. И уразумев, что я нахожусь в замешательстве от услышанного, спесиво продолжил: – «дур брахм» означает: «испытать», «задать вопрос». Подобно Всевышнему, проверяющему грешника, я, как лидер прадханитов, отмеченный перстом его, имею права задать тебе – избранному иным миром – вопрос, чтобы проверить га́ннам ли ты, или же очередной искуситель гонуки. И если ты гонуки, то, во славу имя его, ждёт тебя ка дур хали маф. Смерть.

– Дур! Дур! Дур! – трижды прокричал агрессивно настроенный народ.

– Не понимаю, – со слезами, привстав на колени, вымолвил я, – почему? Что здесь происходит? Отчего вы меня судите? За что?

– Каждый гонуки подвергается испытанию – так гласит закон наших предков.

– Я не «гонуки», вы что-то путаете.

– Нет, всё истинно верно. Доказательство на твоём лице!

– Лице?..

– Вынесете зеркало, – повелел человек в маске, и меньше чем через минуту ко мне поднесли накрытое плащаницей, большое, овальной формы зеркало. Вслед за тем, установив его предо мной, прислужники сняли покрывало, и я увидел себя, в своём привычном виде. И всё было бы нормальным, если не брать во внимание того, что я – мужчина, обладающий чистым, обычным лицом – был единственный такой во всём помещении; ведь все вокруг имели ярко выраженные недуги или вовсе – откровенное уродство.