Игорь Сотников - Гиперпанк Безза… Книга первая

И реальность в этой части дневного и не только света сошлась на том, что посетитель здесь был самый обычный для нынешнего прогрессивного времени, для этих и любых других мест. Всё больше олдбои с барбершопами на своей отбитой татухами голове, чей внешний вид много имеет общего с их внутренним миром, а бывает и с нутром, где, чтобы значит, все знали, сугубо подчёркивается важность для этого носителя его индивидуалистических принципов и самосубъектности, делается акцент на моральных принципах энтого интеллекта, без нравственных и моральных тормозов и своей повёрнутости на артешоках (кто не в курсе, того запишем в печаль мнения энтого убъекта). И для всего этого выявления себя из массы недостоя используется весь инструмент выделения себя и атрибутики: кольца всех видов, тоннели в ушах, апокрифы лидеров мнений, и главное демонстрация изящества и отдельных статей своей телесности. Где они блестяще и ярко гармонировали с ещё одной важной очевидностью и позиционированием в свой индивид частью этого мира – деликатом и социальным конструктом бодипозитива вне себе, латте-макиато со сливками и пальчиками оближешь абстрактом качества, самоцели в себе и ещё бесконечное количество массива идегрена всё там же, в себе. Ну в общем, кто в теме, тот ближе и всуе к потоку мысли – дримам.

При этом как бы это качество разнообразия всё не прибывало в себе и не выставляло непомерность суждений и немыслимость требований к этому во вне, и не поражало среднестатистические и за здравие только умы тонкостью своей интеллектуальной составляющей, рассудительностью и изобретательностью на раз, два, три, суета сует вокруг и во вне их, не созидала бурление и возмущение духа, а окружающая их среда так и пребывала в своей автономии зрелости пребывания. В общем, осознание единомышления и сознание общности деструктировало все возможности для возникновения априори сумбурного мнения.

Так олдбои, с переменным успехом и очередностью в своих выразительных движениях, а именно один из них, как часть из них и только из них, а не этих, кто не из них, Антиквер, занимаясь созидательностью в себе, поглаживая жанровую бородку с блёстками и косичками на ней, задержав на мгновение своё изощрённое на принципах криптоционизма и интерпритационизма внимание на чашке, стоящей перед ним на столе, с какой-то мусси в ней, создал образ такого бытия в себе, которому присуще держать чашку кофе в руках и быть с ней на ты. И кто стал очерком его видения, тот сейчас увидел, как он может очевидно и натурально создавать новую реальность, взяв с неподдельным изяществом в свои отрихтованные специальным маникюрным инструментарием руки чашку с этим мусси.

Что, ясно для всех кто в теме, совершенно недостаточно для создания всей полноты картины погружения однореала в дисциплину одной жанровой очевидности, и Антикверу, олдбою на всю свою голову и бороду, агрегату и массажисту собственной мысли, и творцу паранойи, как одному из направлений его загадочности жизни, приходиться идти на поправки в свой образ и он оставляет в расстроенном состоянии своё олдбойство на подбородке, перенеся руку в сторону стола. Где она со всей своей собранностью протягивается до пребывающих в своём одночасье свежего существования крутоны… Мать твою! – Уже не может больше сдержать в себе, само собой, самые дикие эмоции, человек отдельно от всего этого вокруг себя выражающий и рядом с ними не сидел себя от них дистанцирующийся всем собой и видом, сидящий далеко отдельно от всех этих олдбоев и других инклюзивных качеств жизни. И так уж вышло, что ему деваться было некуда, как вначале здесь оказаться, а затем живым пока что свидетелем всего совершенства этого нового мира побыть всё там же – здесь.

А так как пока что никак не объясняется, каким сюжетным образом здесь оказался этот человек, полная противоположность всему этому миру инклюзивности и эксклюзивности, что уже говорит само за него, – он, есть такая и притом немалая вероятность, интроверт, то есть очень скрытный человек сам в себе и оттого внушающий обоснованные всем этим опасения, плюс совсем не разъясняется, что и какого хрена он здесь забыл, то придётся в его понимании отталкиваться от того, что он не может в себе скрыть.

И как прямо сейчас, по следам этой его вспыльчивой невоздержанности обнаруживается, то он так себя противопоставляет всей очевидности падения этого мира (только по его сугубо досужему мнению), что и глаза бы его всего этого усугубления реальности не видели. Вот он и снимает со своей переносицы запотевшие от его возмущения очки, и начинает их протирать платком. И с такой изрядной добросовестностью он протирает свои очки, что складывается такое впечатление, что он вместе с запотелостью хочет стереть в них все те образы внешнего мира и реальности, которые так его вывели из себя. И может сейчас, после того, как он тщательно вытрет свои очки, они приобретут для себя фантастические свойства преобразовывать мир под взгляд своего носителя, и мир вокруг предстанет не таким, каким он себя вдруг решил включать, не избежав неотвратимого, а он всё-таки возьмётся за спроецированный носителем этих очков ум, и заиграет всеми нормальными, а не социальными красками визуальности.