Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Но им встречаются более диковинные существа – не машины, не люди, а что-то промежуточное, трудноописуемое, нелепое в своей сложности, будто собранное из первого попавшегося под руку хлама, с множеством экранов на кронштейнах. И возникшее помимо его умственных усилий название – «гипостазис», те самые платоновы идеи, им дозволено отбрасывать тени на стены пещеры. Там заключены люди, по форме теней они тщатся угадать истинную форму сущего.

И вот пришли. Стальная рука робота еще сильнее стиснула плечо, и боль пронзила тело огненной молнией. Похоже, через каждую мышцу пропустили электрический заряд… Или так и есть? Необходимо, чтобы окончательно лишить воли к сопротивлению, а пуще того – к сомнению. Запертая дверь лязгает, отъезжает, открывая черную дыру, и он готов упираться руками и ногами, кричать, слезно молить о пощаде, но тело не слушается. Воли больше нет.

Минотавр ждет.

Он шагает во тьму.

– Не бойся, – ласково говорит чудовище, но его еще сильнее бьет озноб. Мочевой пузырь сжимается, и он чувствует, как намокают кальсоны. – Не бойся, дурашка, на этот раз все будет по-другому, я обещаю. – Он приближает лицо к нему, всматриваясь бездной оттуда, где должна быть голова. – Ты думаешь, остальных пожрала сингулярность, которую я раз за разом пытаюсь устроить в их мозгах? Уверяю, ты ошибаешься… Только мне под силу удержать в голове космологический объект, только мне под силу удержать в разуме всю полноту теории сингулярностей… Здесь – мудрость. Помнишь принцип Эйнштейна об эквивалентности? Масса инерции эквивалентна массе покоя. Феномен разума эквивалентен феномену мироздания! Е равно пси цэ квадрат. Как только разум вместит в себя полноту знания о сингулярности, он сам станет сингулярностью… И наоборот, помести в своей голове сингулярность и овладеешь полнотой знания о мироздании… Разве тебе не хочется этого, Брут?

Он силится сказать, что здесь ошибка, он не Брут…

Но чудовище разевает пасть – шире и шире, так что она превращается в разверстый зев, куда можно засунуть голову, и оттуда выплескивается блестящее, зеркальное, раз за разом, раз за разом, множество зеркальных блевотин покрывают поёлы, но не просачиваясь в дренажные стоки, а наоборот, набухают, округляются, словно икринки, родильные колбы, матки, в которых растут плоды, увеличиваясь до тех размеров, когда им не под силу вместить содержимое, и они с хлюпанием рвутся, выпуская наружу то, что в них созрело – свернутые в позы эмбрионов вполне сформировавшиеся тела, мужские и женские. Главное, что их роднит, они будто сделаны из жидких зеркал, но это не мешает им шевелиться, ворочаться, возиться, подниматься с поёл, двигая руками и ногами, вертя головами, будто привыкая к своим еще не вполне послушным телам. Они встают по правую и левую сторону от него, строятся в ряды, ничуть не смущаясь наготы, взирая на него – охваченного ужасом, обессиленного ужасом, раздавленного ужасом, потому как он узнает всех и каждого, вспоминает по именам и в то же время понимает – все они лишь подделка, безмозглые, а главное – бездушные куклы, какой придется стать и ему, когда Минотавр его пожрет…

И вздрагивает от пробуждения, осознавая – кто он и где находится. А затем – еще раз, рекорд на сегодняшнее утро, и обнаруживает – в каюте он не один.

Сначала ему показалось будто это Нить. Но на чертовски неудобном седалище, проектировщику которого следовало оторвать руки, в чертовски неудобной позе – левая нога на правой ноге, локоть правой руки упирается в колено, левая же рука совершает в воздухе нечто вроде колдовских пассов – устроилась Ариадна собственной персоной. Она курила, и Корнелий поначалу не мог сообразить – почему не ощущается запаха. Понаблюдав за незваной гостьей, догадался, что та весьма ловко направляет дым в вентиляцию.

Решив сделать вид, будто ничего особенного не происходит, словно каждое его пробуждение сопровождается присутствием в каюте гостьи или гостя, прошеного или, как в этот раз, незваного, Корнелий сел на дьявольски неудобной и жесткой койке, тщательно растер мышцы лица обратной стороной ладони, налил из кувшина воды, благо до всего в каюте можно дотянуться, не вставая с койки, жадно выпил, затем налил еще и стал пить медленнее, глоток за глотком. Ариадна наблюдала за ним. Лицо оставалось бесстрастным. Выспрашивать, что случилось и каким ветром ее сюда занесло, Корнелий посчитал невежливым. Когда второй стакан с водой опустел, он знал о чем говорить.