Ульяна Бисерова - Под кожей — только я

Флик — это, конечно, не настоящее имя. На ID-карте значится что-то до невозможности витиеватое, на арабский манер. На сломе его второе имя — Фалих — тут же переиначили. Прозвище, которое на нидриге значило «муха», и это вынужден был признать и принять даже сам Флик, чрезвычайно ему шло. Лука любил бывать у приятеля: в доме собиралась большая шумная семья, не смолкали разговоры и смех, с кухни плыл одуряющий аромат горячего острого карри. При первом знакомстве Флик скороговоркой перечислил имена старших сестер — темноглазых, застенчивых, с длинными черными косами, которые на памяти Луки и слова не сказали, — только перешептывались и прыскали. Из комнаты в комнату все время сновали бесчисленные близкие и дальние родственники, соседи, чужая чумазая ребятня — кажется, никто во всем квартале и не думал запирать двери. Лука, который привык быть сам по себе, странным образом чувствовал здесь себя как дома.

Во время обеденного перерыва к их бригаде подошел Шлак.

— Сегодня на демонтажной площадке произошел несчастный случай, — негромко, отчетливо проговаривая каждое слово, сказал он. — Один паренек из бригады подрывников сорвался с высоты и разбился. В очередной раз обращаю внимание на необходимость соблюдения правил безопасности. Проведите внеплановый инструктаж, — обратился он к старшему, Кирку, обводя каждого тяжелым взглядом. — А ты, парень, как там тебя?.. Снежинка?

Когда Шлак произнес издевательское прозвище, которое дал ему Хьюго из-за светлых, почти белых волос, Лука мучительно покраснел.

— Я — Лука, бригадир. Лука Стойчев.

— Что ж, запомню. Как я уже сказал, сегодня в моей бригаде освободилось место подрывника. Ты можешь его занять.

— Спасибо. Я доволен своим местом.

— Подумай до завтра. Дважды не предлагаю, — кивнув на прощанье, Шлак отошел.

— Ты голова-теряй? — затараторил, вцепившись в рукав Луки, ошарашенный Флик. — Это же шанс! Паек — сам-три, руки кровь-рви-нет, спина боль-гни-нет. Беда-забудь, иди-свисти. Ты-нет из-за Хьюго?

— Флик, потом. Жуй-молчи.

Приятель уткнулся носом в тарелку и засопел, но его обида, как уже не раз убеждался Лука, редко длилась долго. Вот и сейчас он, привалившись к его плечу, зашептал с заговорщицким видом.

— Смена-после ты-дом?

— Да, выспаться мечтаю. Голова тяжелая. Последние пару месяцев всякая ерунда снится, сил уже нет. А что?

— Слушай, дело есть. Ящики-таскай — десятка-держи. Брат-зови, обман-нет.

— Брат? — переспросил Лука. Он помнил, как Флик хвастался, что он — единственный сын, которого бог даровал родителям после восьми глупых и бестолковых дочерей.

— Дальний брат, по крови матери, — чуть заметно смешался Флик.

Лука вспомнил, как пару дней назад, когда все расходились после смены, рядом с ними резко опустилось аэротакси, которое в этом районе увидишь не часто. Стекло медленно опустилось. Хорошо одетый господин поманил Флика пухлым пальцем, на котором сверкал золотой перстень с крупным зеленым камнем. Тот подбежал и быстро забормотал что-то, склонившись в поклоне, как перед наследным принцем. Лука мысленно усмехнулся, глядя на этот спектакль, и поймал себя на том, что испытывает странную, необъяснимую неприязнь к богатому родственнику друга.

— Дело-тьфу. Два-час, много-три — и весел-гуляй, деньги-карман, — втолковывал Флик.

Лука нахмурился. Тяжелой работы он не боялся и частенько подрабатывал на разгрузке барж в порту. Живые деньги, не талоны, да еще и целая десятка — щедрая плата за несколько часов работы. Но на сердце скреблась неясная тревога.

— Деньги-хорош. Но я пас.

— Сам-голова, — Флик старался сохранять невозмутимый вид, хотя Лука видел, что отказ друга его огорчил. — Сон-нет — приходи. Около Зелен-Конь, ночь-час.

— Мир-я, — крикнул Лука, скидывая тяжелые запыленные ботинки. С общей кухни доносились уютное шкварчание масла на раскаленной сковороде и сытный дух оладий из картофельной муки.

— Эй, как дела? — спросила Йоана, окинув его быстрым и приметливым, особым «медсестринским», взглядом.

— Норм.

Лука налил в стакан воды и опустился на стул, чувствуя, как вся тяжесть дня, все нагруженные обломками строительного мусора тачки разом навалились, придавили, погребли его под собой. Глаза слипались, хотя время было еще не позднее, и он перед сном еще собирался прослушать лекцию и подготовиться к проверочной по гражданскому праву. В углу кухни шлепалась со стиркой Моника, которая снимала квартирку по соседству. Трое ее лохматых сопливых погодков возились тут же. Йоана, пританцовывая под мурлыкающую музыку — как обычно, что-то из пыльного ретро, — приподняла крышку сковороды, выпустив облако ароматного пара. Дети Моники тут же подняли носы, как голодные волчата. Йоана весело им подмигнула.