Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Дым, как пористый камень, на несколько ярдов возвышался над паровозными трубами, и лишь когда его ровные клубы достигали границы разрыва во времени и выходили за пределы голема, случайные порывы ветра подхватывали копоть и уносили ее прочь: последний привет уходящей истории. Напряженные граждане Совета по-прежнему держали ружья наготове, паровоз рвался на окружающую город равнину, но все было отмечено неподвижностью.

Замыкающий паровоз, один из двух, которые толкали поезд сзади, избежал объятий застывшего мгновения, продолжил движение, сошел с рельсов и разбился, не вынеся столкновения с вневременной материей. Его котел взорвался, разметав горячие угли, железные обломки и тела умирающих машинистов. Задняя часть второго паровоза-толкача превратилась в гармошку, а там, где она соприкасалась с непреходящим големом, края раны были шероховатыми, точно по ним прошлись напильником.

Анн-Гари визжала. Примкнувшие к Совету беженцы продолжали выходить из расщелины в скалах, рассказывали друг другу о том, что случилось, передавали дальше слова:

— Железный Совет стал …

А чем он стал?

Поезд не издавал ни звука. Люди в вагонах были сгустками тишины. Железный Совет состоял из молчания. Анн-Гари визжала, пыталась схватить поезд руками, вскарабкаться на него, но время на поверхности голема ускользало от нее, вытекая из ее рук или направляя их не туда, либо на мгновение перенося Совет куда-нибудь еще, так что Анн-Гари никак, ну никак не могла к нему прикоснуться. Она была во времени. А он — нет и потому оставался недостижимым для нее. Она видела поезд, видела застывших в разных позах товарищей, но пробраться к ним не могла. Другие, оставшиеся во времени, сгрудились вокруг нее. Анн-Гари визжала.

Во главе поезда, протянув вперед мощные колючие руки, стоял Толстоног и глядел на милицейские шеренги вдалеке. Он улыбался, приоткрыв рот. Рядом стоял смеющийся человек; струйка слюны, свисавшая из уголка его рта, натянулась так, словно готова была лопнуть. Со всех сторон поезд окружало застывшее облако пыли. Прожектор паровоза был зажжен, луч света неуклонно стремился вперед. Разъяренная Анн-Гари снова попыталась влезть на паровоз к Толстоногу, и снова ничего не вышло.

Каттер наблюдал невозможное. Когда Иуда положил ему на плечо руку, он подпрыгнул.

— Пойдем, — сказал големист не своим голосом. Жалкий сип вырывался из его груди вместе с кровью и мокротой, но улыбка не сходила с Иудина лица. — Пойдем. Я спас их. Пойдем.

— Надолго ли? Сколько это будет продолжаться? — услышал Каттер свой дрожащий голос.

— Не знаю. Может, пока все не будет готово.

— Они умерли.

И Каттер показал на хвост поезда. Иуда отвернулся.

— Так вышло. Я старался, как мог. Боги мои, я спас их . Ты видел.

Иуда встал, схватившись за живот. Шатаясь, он ловил ртом воздух, и капли крови складывались в узор вокруг его ног. Свет солнца, казалось, прибавлял ему сил. Иуда протянул руку, Каттер дал ему свою, и они стали спускаться со скалы по склону, противоположному дороге, причем Иуду шатало ветром, как тряпичную куклу. Доносившийся издалека шум означал, что милиция двинулась к ним. Заподозрив неладное, милиционеры сами пошли поезду навстречу.

Каттер с Иудой закончили спуск и пошли прочь.

С трудом плетясь по какой-то лисьей тропе, спотыкаясь, то и дело останавливаясь, чтобы поддержать Иуду, который мучился от позывов к рвоте, и откидывая волосы с его стареющего лица, Каттер желал только одного — чтобы эти мгновения не кончались. Водой из неглубокого ручья он смыл с Иуды кровь. Тот даже не замечал его — только тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Пока все это длилось, Каттер мог притворяться, мог делать вид, будто верит, что все кончится хорошо.

Очень медленно, обходными тропами, они приближались к Нью-Кробюзону. Каттер специально избрал такой путь, чтобы не попасться на глаза милиционерам, которых они слышали и видели, пока те подходили к застывшему поезду. Каттер думал о сотнях граждан Совета, которые, должно быть, разбегались теперь в поисках укрытия: кто в скалы, а кто назад, в болота. И с ними — беглецы из города. Каменные утесы сейчас похожи на садок, полный перепуганных кроликов.

— Иуда, — произнес Каттер, точнее, выдохнул. Он сам не знал, какие эмоции владели им в тот момент. Мысли его были о тех, кого убил поступок Иуды. — Иуда.

Они не скрывались и не прятались, оставляя то, что и должны были оставить, думал Каттер: отпечатки ног, пятна крови и сломанные ветки говорили сами за себя. Присев перед Иудой на корточки, он помог ему подняться. Остальные члены Совета тоже должны были бы выбраться из расселины, а потом спуститься вниз, но благодаря причудам ландшафта или преимуществу во времени Каттер и Иуда одни продирались сквозь заросли дрока и ломали по-зимнему голые кусты. В полном одиночестве. Как духи. Выйдя на открытую ровную местность, они стали оглядываться и наблюдать за приближением милиции, которая была еще далеко. Однажды Каттеру удалось даже заметить вечный поезд. Он был там, но отчасти — где-то еще: реальность точно прогнулась под поездом, не выдержав его веса, и он оказался на дне какой-то ямы, где и стоял совершенно неподвижно.