Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Этот район был сплошь промышленным. Серые, безжизненные улицы. Здания из бетонных блоков и металлических балок, которые разваливались от старости и небрежения. В здешние пабы — "Поверженный враг", "Барсук", "Компас и морковка" — и зачастил Барон в поисках Сулиона.

Заголовки "Маяка" и "Перебранки" твердили о медленном, но верном триумфе нью-кробюзонских войск в проливе Огненная вода, о гибели тешских шанн-лодок и освобождении крепостных в тешских землях. На нечетких гелиотипах крестьяне улыбались кробюзонским милиционерам, офицеры помогали отстраивать разрушенный продовольственный магазин, а милицейский хирург лечил крестьянского ребенка.

Сотрудники "Наковальни", газеты Союза, разыскали другого беглого офицера, такого же, как Барон. Тот совсем иначе рассказывал о войне.

— Что бы он ни говорил и что бы мы там ни творили, нам эту войну не выиграть , — сказал Барон. — Ни за что.

Ори подумал, уж не в этом ли главная причина его недовольства.

— Барон напоминает мне о том, что я повидал, — сказал Уллиам. — О самых плохих вещах.

Это было вечером на Пелорусских полях, в южной части города. Тихий уголок, населенный клерками и конторскими служащими, местами напоминал зажиточную деревню с цветниками площадей, по случаю зимы лишенными растительности, с уютными фонтанами, приземистыми церквями и повсеместным культом Джаббера. Сплошная идиллия, а рядом — оживленная Виньонская улица с ее обувным рынком и чайными притонами.

Уллиам и Ори рисковали, придя сюда. С ростом забастовок и преступности жители Пелорусских полей почувствовали себя словно в кольце блокады. Пока парламентарии договаривались с гильдиями, чьи требования становились все более согласованными, а в газетах Союза преобладал отнюдь не вежливый тон, в Пелорусских полях зрело беспокойство. Уважаемые граждане создали Комитеты защиты приличий и по ночам патрулировали улицы. Перепуганные рекламщики и судейские клерки преследовали ксениев и бедно одетых переделанных, не оказывавших сопротивления.

Но были там и заведения вроде кафе Боланда.

— Дамы, господа, немного осторожности, — говорил обычно Боланд нувистским поэтам-бунтарям, приходившим выпить кофе и посидеть подальше от чужих глаз у занавешенных плющом окон.

Ори и Уллиам сели за один столик. Уллиам повернул свой стул так, чтобы смотреть на Ори.

— Мне доводилось видеть людей, которые вот так врываются в комнату, — сказал Уллиам. — Они и сделали меня таким, какой я есть. Вот почему Торо не послал меня к Попурри — я на него работал. Давным-давно. — Уллиам показал на свою шею.

— За что тебя переделали? И почему так?

Подобный вопрос указывал на доверительные отношения. Уллиам глазом не моргнул, услышав его, — даже не вздрогнул. Он рассмеялся .

— Ори, ты все равно не поверишь, мой мальчик. Ты был в те времена младенцем, а может, и не родился. Сейчас уже всего не припомнить; все прошло и быльем поросло. Я был тогда вроде пастуха. — Он снова расхохотался. — Повидал я разное. А каких зверей пас! С тех пор ничего не боюсь. Только знаешь, когда я увидел, как Барон врывается в ту комнату, я… не то чтобы испугался, просто вспомнил, что чувствуешь в таких случаях.

Немного погодя Уллиам спросил:

— Как ты думаешь, когда мы с этим покончим, что будем делать? С этим делом… с председателем?

Ори потряс головой.

— Мы все изменим. Раскачаем по полной. — Возбуждение нарастало в нем, как всегда, стремительно. — Когда отрубленная голова покатится и упадет, народ проснется. И тогда нас ничто не остановит.

"Мы изменим все. Изменим ход истории. Мы разбудим города, и они сами стряхнут свои оковы", — думал Ори.

Когда они вышли на улицу и прошли несколько шагов, старательно держась подальше друг от друга, ибо Пелорусские поля были не тем местом, где нормальный человек мог спокойно идти рядом с переделом, где-то рядом, на соседней улице, раздался визг. Кричала какая-то женщина, ее голос звенел над пустынной ночной Виньонской улицей.

— Началось, началось, только что! — кричала она, и Ори с Уллиамом напряженно переглянулись, не зная, бежать ли ей на помощь. Но тут голос перешел в плач и скоро стих, а они, повернув на север, никого не обнаружили.

Во вротник, двенадцатого октуария что-то заслонило холодное летнее солнце. Позже Ори не мог вспомнить, видел ли он все своими глазами или так часто об этом слышал, что рассказ превратился в воспоминание.

Он ехал в поезде — по Сточной линии, над лачугами Расплев, в сторону холма Водуа с его шикарными домами. Кто-то в вагоне завизжал, Ори не обратил внимания, но тут завопили остальные; он поднял голову и посмотрел в окно.