Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Второй человек отворил дверь, выпустил его, и Дэвид с огромным облегчением зашагал по коридору, чуть не срываясь на бег. Но как быстро ни шагал он по улицам Каминного вертела, совесть не отставала, затягивала, как зыбучий песок.

Одна ночь в городе прошла относительно спокойно. Разумеется, не обошлось без заурядных происшествий, таких как бытовые ссоры и уличные драки, даже со смертельным исходом. Старые улицы были замараны кровью и блевотой. Кое-где выбили стекла. Над крышами носилась милиция, дирижабли взревывали, как чудовищные киты. В Худой стороне волнами прибило к берегу изрезанный, с выколотыми глазами труп, в котором позже опознали Бенджамина Флекса.

Город тяжело шествовал через страну ночи, как делал уже на протяжении многих столетий. И пусть это был прерывистый сон — ничего, город к такому привык.

Однако на следующую ночь, когда Дэвид тайком побывал в районе красных фонарей, кое-что изменилось. Обычная ночь Нью-Кробюзона — это хаос шагов, стука и голосов; теперь же вплелась новая нота, напряженный шепчущий полутон, от которого даже небу становилось тошно.

В первую ночь напряжение в воздухе было слабым и робким, оно закрадывалось в умы граждан, бросало тени на лица спящих. Потом наступил день, и никто ничего не вспомнил, — разве что спалось нехорошо. А еще позже, когда вытянулись тени и упала температура воздуха, из подполья вернулась ночь, и в городе поселилось нечто новое и грозное.

По всему Нью-Кробюзону, от Плитнякового холма на севере до Барачного села под рекой, от пестрых пригородов Худой стороны на востоке до варварских промышленных трущоб Звонаря, в своих кроватях ворочались, метались и стонали люди.

Началось с детей. Они плакали, вонзали ногти в ладони; личики кривились в жутких гримасах. Дети обливались потом, от них шел дурной запах. И при этом дети не просыпались. Ближе к рассвету начали страдать и взрослые. Из глубины спящего сознания, сквозь пласты обычных, безобидных снов внезапно пошли наверх былые страхи и мании, таранным ударом снесли защитные стены психики. Друг за другом жуткие образы выскальзывали из потаенных недр разума, из залежей закоренелых страхов, из кладовых абсурдных и жутких банальностей; таких чудовищ, таких призраков воочию увидеть просто невозможно, и жертва кошмара, проснувшись, посмеялась бы — приснится же! Многие и просыпались среди ночи — от стонов и воплей своих спящих возлюбленных или от собственных глухих рыданий. Кому-то снились эротические, кому-то радостные сны, но они сделались вдруг гротесковыми, горячечными, страшными в своем неистовстве. Город метался и дрожал, как будто его грезы превратились в болезнь, в заразу, перебирающуюся от спящего к спящему. Дурные сны даже находили дорожку в умы бодрствующих — сторожей и сексотов, полуночных танцоров и загулявших студентов, в умы страдающих бессонницей. Вдруг теряется нить рассуждений, тебя затягивают мороки, и мысли уносятся в края фантасмагорий, галлюцинаций.

По всему городу вопли ночных мучеников раскалывали тишину. В Нью-Кробюзоне вспыхнула эпидемия кошмаров.

Над городом сгущалось лето. Ночной воздух был горяч и густ, словно только что покинул легкие некоего исполина. На большой высоте, между облаками и ландшафтом, витали твари. Они парили или махали огромными бесформенными крыльями, и каждое такое плавное движение посылало вниз сгустки воздуха. Сложного строения многочисленные конечности, напоминающие щупальца осьминога, клешни жука, человеческие руки, трепетали от возбуждения.

Существа раскрывали крикливые пасти, и длинные пернатые языки протягивались к крышам. Сам воздух был густо насыщен снами, и летучие создания жадно лакали питательные соки. Когда перья отяжелели от невидимого нектара, снова раскрылись рты, и языки свернулись, спрятались — твари смаковали добычу, скрежеща громадными зубами.

Набирая высоту, они одновременно испражнялись, исторгали непереваренную с прошлой трапезы пищу. В небе протянулся незримый след, психический ток, по которому липкими комками скользили фекалии в трещины этого измерения. Мерзость пронизывала эфир и заполняла город, забираясь в разумы жителей, портя им отдых, вызывая чудовищные видения. Спящему и бодрствующему казалось, будто у него вспенивается, взмучивается сознание.

Пятеро мотыльков охотились.

В самом центре этого кипящего котла городских кошмаров каждая из темных тварей без труда различала змеящийся след. Мотыльки были непривередливы, обычно они терпеливо ждали, пока не почуют сильное душевное волнение, пока не выдаст себя щедрый на питательные выделения разум. Тогда ночные летуны разворачивались и пикировали, устремлялись на жертву. Скользкими руками отпирали окна на верхних этажах, подползали по залитым луной мансардам к спящим и выпивали их, мятущихся, досуха. Или хватали многочисленными отростками одиноких прохожих у реки и уносили свою заходящуюся криком добычу во мглу.