Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

«А может, она зря мне все запрещает? Если она боится, то я сама узнаю!»

Непременно. Этой ночью.

Но Ева и не догадывалась: чтобы получить рыбье имя, нужно будет сказать рыбьему царю свое со-бытийное имя, и тогда он получит над тобой власть, и ты уже не сможешь вернуться на берег. Рыбий царь не отпустит.

Вечером Есения шла к Герману. Лес молча провожал ее. Белые головки пушицы, похожие на седовласых старцев, с укором смотрели вслед. Ветер нашептывал что-то неразборчивое, ветер, подобный мелодии, которую играли без старания и с запинками.

Идти к Герману не хотелось. Что-то тревожное прозвучало в его предложении. Стоило сразу собраться и уехать прочь! Стоило, но вновь срываться с места? Хотелось краткой передышки, замереть на мгновение, задержаться там, где есть воздух. Любопытство и усталость притупляли тревогу. Есения уже предчувствовала, что дороги назад не будет, но все-таки не могла заставить себя повернуть и убежать.

Как маленькие зонтики отцветшего одуванчика отрываются и улетают навсегда, как сохнет могучий борщевик и мертвым богатырем застывает на берегу реки, так и Есения шла к Герману.

Он и в самом деле разводил зверей на участке за невысоким штакетником. У калитки были привязаны две лоснящиеся черные собаки с крупными мордами. Они чуть оскалились, увидев гостью, прорычали сквозь зубы, но не встали. Дальше тянулись кроличьи клетки, одна на другой, в три яруса. Из загона сверкали глазищами две козы с длинной густой шерстью.

Герман сидел на открытой террасе. Ждал. Увидев Есению, вышел на улицу.

— Чаю вам предложить?

— Нет. Что у вас за дело?

— Эх, какая вы. — Герман вздохнул и сел на ступени крыльца. Есения села на скамью. За ее спиной рос пышный, дурманный розовый куст. Его непослушные ветви тотчас же попробовали схватить гостью за волосы. — Вы интересовались, что случилось с Аграфеной Борисовной? — спросил Герман.

Конечно, интересовалась!

В самом начале их с Евой скитаний Есения обычно просто снимала домик. Многие сдают дачи на лето. Но жить в поселке у всех на виду было непросто. Очень скоро кто-то глазастый замечал, что по ночам Ева ходила к реке, погружалась в воду и не выныривала до утра. Зимой — еще ничего. С наступлением холодов на дачах мало кто жил. Да и холодная вода покрыта ледяным щитом. Зимой Ева сворачивалась калачиком под одеялом и вылезала только раз в сутки, когда сестра звала обедать, или и того реже, впадала в спячку, иногда Есения несколько дней не могла ее добудиться.

Зимой сестры возвращались в деревенский дом, который когда-то принадлежал их матери и в котором Есения провела все детство. Жить там летом невозможно — слишком много знакомых, соседей, которые знали о странностях сестер. Зимой соседи перебирались в город и сестер никто не тревожил. Но летом все крутились вокруг их участка, перешептывались, норовили из любопытства зайти в гости. А если вдруг случалось, что Ева ночью убегала! Словом, летом сестры уезжали туда, где их никто не знал, и так выигрывали несколько тихих дней. Иногда Есения задешево снимала какую-нибудь берлогу на отшибе, иногда они занимали пустующие дома, заброшенные, как вот эта изба в лесу. В надежде на то, что их примут за цыган и не станут приставать.

Есения заплатила бы за жилье, но сейчас было туго с деньгами. Поэтому теперь они летовали нелегально в избе ведуньи и отвечали на дурацкие вопросы. Вляпались именно в то, чего так старательно хотели избежать. Вернее, избежать-то хотела Есения, Еве — все равно.

— Аграфена Борисовна? Она утонула. И что?

— Ведьмы часто тонут, не находите?

— Не нахожу.

Есения вперила внимательный взгляд в Германа. Зачем эта таинственная встреча? Зачем эти традиционные ведьминские намеки? Нет, если бы он просто хотел передать послание умершему родственнику, то так бы сильно не заморачивался. Он что-то задумал, как голодный сом, притаившийся на дне.

— Вы сказали, что у вас какое-то дело. Так говорите какое.

— Ладно, ладно. А вы нетерпеливая. Не очень хорошее качество, суетное, а за суетой люди обычно не видят самого главного, — улыбнулся Герман. — Но я вам сначала про Аграфену Борисовну расскажу.

Герман вытащил из кармана маленький брелок на шнурке: вырезанную из дерева рыбку, уже потемневшую от времени.

У Есении точно сердце остановилась. На мгновение или несколько она потерялась, будто оказалась в другом месте, не здесь, а в темной душной комнате, где закончился воздух, и ты последние секунды, из последних сил колотишь в дверь, и дверь открывается, и через нее на тебя обрушивается поток грязной воды, вязкой, илистой, и ты погружаешься в нее, как заживо погребенная в болоте.