Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Полночь.

Чуден Кремль при тихой погоде.

Погасло днЕвное светило, и полная луна уже красила нежным цветом не столь уж древние тогда стены. Ветер не шуршал в листве, не притрагивался к ветвям дерев. Не перекрикивались караульные. Благоухала мята. Даже скверный запах из Алевизова рва, куда худые людишки тайком выбрасывают всякую разную дрянь, не портил общую картину безмятежного спокойствия. Трудно было даже подумать, чтобы кто-то недобрый посмел возмутить его. Всё вокруг дышало такой тишиною, что обычные в таких случаях опасения как рукой снимало.

Самой страшной опасностью в эту лунную ночь представлялись комары. Под лучами ночного светила они почему-то особенно оживлялись.

Один такой комарик — маленький, да удаленький — как раз вылетел изо рва на охоту. Точнее, она: комар был девочкой. Однако в комарином роду мужским нравом обладают именно представительницы прекрасного пола. Трусливые и вялые самцы довольствуются нектаром, а крылатые амазонки атакуют людей и животных, рискуя жизнью ради капли крови. Которая им надобна не для пропитания, а для произведения потомства. То есть рискуют они не ради насыщения чрева, но во имя славного племени комариного… Так что наш комар заслужил обращение в мужском роде — хотя бы из уважения к его мужеству.

Вот и сейчас он, тихонько звеня, в составе пары-тройки эскадрилий таких же «ночных ведьм», осуществлял разнообразные воздушные маневры над двумя фигурами в черном, укрывшимися в тени старого дуба. В другом месте и в другое время их можно было бы принять за беглых, а то и за татей; впрочем, одеяние и снаряжение неизвестных нисколько тому не соответствовало.

А именно: первый, ростом поменьше, был облачен в грубый монаший подрясник-однорядку с вервием заместо пояса. Руки его были заняты большим свертком.

Что касается второго, высокого — тот был одет в польский темно-синий гамбезон и того же цвета штаны, вот только не польские, а татарские. Обутка была так и вовсе венгерская: когда-то модные сапожки с острыми носами, изношенные до крайности. Было как-то понятно, что всё это добро не на базаре сторговано… Голову его покрывал заношенный колпак. Он стоял, опираясь правой рукой на заступ, а в левой держал кирку.

Приглядясь к этим двоим, человек опытный сразу определил бы: низенький и впрямь монах, а высокий — воин. Бывалый, но в небольшом чине: стрелец. Да, видать, уже и бывший: заметно по позе, что с правой ногой у него неладно. С учетом заступа и свертка легко было заключить, что эти двое собрались что-то схоронить. Но, скорее всего, не серебро. Сразу было ясно, что серебра у этих двоих не водилось давненько.

У комара же был свой взгляд. Он ориентировался по инфракрасному фону и аромату молочной кислоты. Поэтому его больше занимали не эти двое, а сверток. То, что в нем таилось, вызвало у комара прилив надежд. Сделав для верности еще один круг, комар свершил свой выбор и изготовился к пикированию.

— Что-то у меня сердце не на месте, — сказал околпаченный сиплым голосом, какой бывает у застарелых питухов. — Скверное дело затеяли.

— Не журись, Чернява, — подбодрил его монах. — Дело верное. Ежели не срастется — ну, значит, не судьба. При своих останемся. А срастется — век не будем горя мыкать.

— А если не срастется — этого куда? — Чернява указал на сверток.

— Тут оставим, — предложил монах. — Бог управит.

— То есть как? — не понял Чернява.

— То нам неведомо. Будет на то воля Божья — выживет как-нибудь. А не будет — младенец крещёный, нагрешить не успел. Прямо к Богу и отойдет. Тебе-то что?

— Ну раз крещёный, — Чернява почесал бровь, на которую сел комар: не наш, другой. — Тадыть, значит, дело такое… тадыть, значит, Божье дельце. Шило, а ты откель добыл его?

— У бабы одной, — сказал тот, кого назвали Шилом. — Дал ей московку. А мог бы и вовсе ничего не дать, она и так радая была. Прикинь: и так шестеро по лавкам, куда ей седьмого? А мужик ейный, как разродится она, сразу, значит, ее опять пользует… И постов не блюдет. Пост, он зачем придуман? — оживился монах. — Чтоб бабам роздых был. Только вот народ у нас — сущие свиньи, простихоссподи. Наш отец Иона до пострига попом был в большом селе, так он сказывал: бабы круглый год родют, даже и зимою, в самые дни… Ну то есть — в Великий Пост зачинали! Одна баба так прямо во Страстную понесла, сама же в том исповедовалась. Он ее ругать, а баба говорит — уж я береглась-береглась, да муж пришел пьяный, дал в глаз, снасильничал. Он мужа потом изругал, а тот некает — не помню, говорит, такого: пьяный был. Вот ведь скоты, тьфу! — он плюнул на землю, случайно сбив в воздухе очередного крылатого.