Алеся Троицкая - Церебрум

Теперь рыдания не прекращались минут тридцать. За это время Эва вновь попыталась избавиться от кольца. Полежала поперек подоконника, вниз головой, притом голова болталась на улице, и вглядывалась в бесконечную небесную пустоту.

Когда Амми перестала плакать, Эванжелинина ощущала невесомость и головокружение.

– Эва?

– А?

– А тебя за что поймали?

– А меня никто и не ловил, я сама пришла… в гости. Подумала, что скучно стало жить, вот и решила навестить ваш убогий городок. И знаешь, что-то мне не очень, думаю в скором времени свалить отсюда. Какие-то здесь все полоумные. Ну, кроме тебя, наверно, ты еще ничего, ну если бы не плакала, как лось, призывающий самку, то показалась бы совсем нормальной.

Эва услышала смешок, а потом заинтересованный голос:

– Ох. Не может быть, так ты дичалая? Значит, правда, вы существуете, —

Такое внимание к собственной персоне удивило, и Эва, перевернувшись на живот, полюбопытствовала:

– А что еще говорят про таких, как мы?

– Ну, я точно не знаю, – замялась Амми, то ли от страха, то ли и правда от незнания. – Говорят, вас много…

– Дичалых?

– Да!

Эва не удержалась от поддразнивания:

– Ммм… Ну да, целая куча.

– Куча? – похоже, сарказма Амми не уловила. – Значит, то, о чем шепчутся принципалы, правда… и дефектные на самом деле существуют.

– Чего-о-о? Дефектные?

– Ну, да, те, которые выказывают неуважение и пренебрежение тысячелетним традициям и правилам, которые сотворили для нас наши создатели. Они – черное пятно на белом лице нашего города. Чернь и безнравственность, которую в скором времени искоренят трапперы. – с какой-то пылкостью, даже гневом произнесла девушка.

Эва разочарованно протянула:

– А я было подумала, что ты нормальная. Вроде сама под замком, рыдала тут в три ручья, а туда же. Интересно, куда завтра приведут тебя твои тысячелетние традиции?!

Эва не ожидала, но примитивка ответила:

– В Архию, конечно.

– А, ну да, к богам на ужин.

– Не смейся, Архия – это не просто дом богов, это высшая инстанция, это голос справедливости, это наше все!

Эва нахмурилась:

– И что, спрашивается, ты тут убивалась, если ваше все несет справедливость?

Девушка явно смутилась, а потом честно ответила:

– Не знаю. Просто я никогда не ночевала вне дома, да и мой принципал, что он обо мне подумает? Конечно, завтра у меня будет оправдательный документ, но мне все равно очень стыдно перед ним.

Эва закатила глаза, не удержавшись от стона. Как можно быть такой наивной, один взгляд на Ирму или на любого другого из стаи трапперов должен настораживать, а тут сидит дурында и верит, что все это большая ошибка. Еще всякую чушь рассказывает про дефектных… Такое ощущение, что они тут сами дефектные на всю голову. Слушать еще одну лекцию про идеальный и правильный мир не хотелось, поэтому Эва как бы между прочим поинтересовалась:

– Ты знаешь что-нибудь про «нору»?

– Ох, «нору»? – голос Амми дрогнул., и она быстро добавила: – Нет, не слышала.

– Да-а? А мне кажется, ты меня обманываешь.

Девушка из соседней комнаты умолкла, и Эва поняла, что не ошиблась.

– Амми, расскажи, пожалуйста, все, что знаешь об этом месте. Понимаешь, меня не собираются судить, как тебя, в этой Архии. Меня собираются продать в какой-то «норе», и не самым приятным людям.

Молчание вновь затягивалось, и Эва похоронила надежду услышать ответ.

«Ну и лопух с тобой, главное, ныть перестала» .

Почему-то после того, как Эва узнала, что ее сокамерница немного повернута на голову, ей стало не так жалко убогую. «И без тебя узнаю, что это за „нора“ такая. Надеюсь, там люди не такие припадочные, хотя верится с трудом».

В период затишья Эва сползла с подоконника на пол, сняла правый ботинок и вытряхнула из него небольшой складной нож, пакетик с бесценными листками, любовно прижала к груди, несколько минут ощущая их энергию, а после, аккуратно положив перед собой, осторожно развернула. Папа редко когда разрешал их трогать, но сам любил подолгу в них вглядываться. Что он хотел в них найти, она не знала, но вот сейчас, внимательно уставившись на одно из практически выцветших изображений, пыталась понять.

На хрупком листочке обозначалась женщина с ребенком на руках, на голове покрывало, ниспадающее на плечи, младенчик завернут в ткани. При том выглядела женщина печальной, но с какой-то торжественностью показывала миру своего малыша, нежно прижимая к себе. Что поражало, это Мудрость, с которой светились глаза с картинки, как будто она знала ответы на все мучавшие Эву вопросы, но которыми не могла поделиться.