Александр Чубарьян - Рассказы

Тогда я даже не удивился этому странному заказу, так меня поразил бодрый Ромин голос.

А вот Владика заинтересовал заказ. Он так и спросил:

— Что за заказ на выезде?

— Шабашка. Для всех и на целый день. У местного кабельного телевидения аппаратура полетела. Надо посмотреть и срочно все сделать. Платят по двойному тарифу.

Теперь я начал кое-что понимать.

Владик наживку заглотнул сразу; он встал и направился к выходу. Я последовал за ним.

Мы вышли из мастерской на улицу, где нас ждал Валерка. Рома закрыл дверь и повел нас в сторону гаражей, за которыми виднелось серое пятно лесополосы с голыми, уже осыпавшимися деревьями.

— Эй, мужики, а инструменты? — спохватился Владик.

— Сейчас посмотрим, что к чему, а потом если что, Валерка сбегает, принесет.

Может, там делов никаких нет, чего лишний раз тяжесть таскать. — пробурчал Рома.

Чувствовалось, что он себя еле сдерживает.

— И где эти телевизионщики? — спросил Владик, когда мы подошли к гаражам.

— Там, дальше… — Рома неопределенно махнул рукой и продолжил путь.

Около одиннадцати часов дня — в это время обычно на улицах немноголюдно, а среди гаражей вообще не было ни души.

Тут Владик заподозрил неладное и остановился.

— Что за бред, где тут может быть…

Договорить он не успел — Валеркин кулак, словно ядро из пушки, врезался Владику в нос, опрокидывая его на землю.

— За что…

Рома, размахнувшись, ударил Владика носком туфля в живот и тот захрипел.

Мой удар пришелся в лицо. Видимо, я рассек ему бровь — хлынула густая, темно-красная кровь, которая раззадорила нас еще сильнее.

Теперь мы били его не останавливаясь, с озверелой яростью, вымещая на нем всю ненависть, скопившуюся со дня появления Владика в нашей конторке.

Он не сопротивлялся — может, потому что уже не мог, а может, потому что понимал, что сопротивление его не спасет.

Через пару минут перед нами лежал безжизненный окровавленный кусок мяса.

Мы постояли над ним, затем повернулись и пошли в сторону мастерской. Шли молча, не говоря друг другу ни слова — все и так было понятно.

К тяжести в груди примешивалось какое-то чувство гадливости… грязи…

В мастерской, сев за свои рабочие места, мы какое-то время сосредоточенно занимались каждый своим делом, а потом я не выдержал и встал. Вышел в туалет, холодной водой ополоснул лицо и посмотрел в зеркало.

Странно и страшно было видеть в своих глазах пугающую пустоту, отрешенность…

Я потряс головой и потянулся за полотенцем.

Когда я вернулся обратно в мастерскую, то садиться на место не стал — вместо этого подошел к бригадиру и позвал его:

— Ром!

— Да?

— Это самое… аванс не дашь мне сегодня?

— Пятьсот? — усмехнулся Рома.

— Пятьсот. — подтвердил я.

— Завтра. — ответил бригадир и кивнул на Валерку. — Сегодня он взял.

Я посмотрел на Валерку, тот как-то виновато улыбнулся и развел руками.

— А ты? — спросил я Рому.

— А я, стало быть, послезавтра…

Все возвращалось на свои места. Как и раньше, два месяца назад, когда Оксаны еще не было.

И хотя Оксана осталась и каждый день она продолжала приходить без пяти семь к фонарному столбу, для нас она стала теперь одной из многих шлюх, стоящих под фонарями по всему городу — ну, может, более дорогой, чем остальные.

Смерть Владика, как мы и ожидали, менты списали на ограбление, на полку легло еще одно нераскрытое преступление и вскоре все забыли про это происшествие.

Лишь иногда, после какого-нибудь похабного анекдота, рассказанного кем-нибудь из нас, в мастерской на несколько секунд наступала тишина и за эти секунды перед глазами каждого из нас проносился силуэт девушки с золотыми волосами, стоящей под фонарным столбом, да непроизвольно поворачивались в сторону окна наши головы… Но это продолжалось несколько секунд, а потом мы возвращались к своей работе, стараясь никогда больше не вспоминать эти два месяца — пролетевшие как несколько мгновений — наверное, самые лучшие и самые плохие в наших жизнях.

Одиночество. Что это — болезнь, вызванная комплексами внутреннего мира, либо просто миф, надуманный самим собой в целях оправдания той тоски, которая возникает в результате нехватки чего-… или, точнее говоря, кого либо? Можно ли от одиночества сойти с ума? Или одиночество — это панацея от всех проблем, так или иначе возникающих в результате общения с кем-бы то не было? Фраза «Одинокий волк», возведенная чуть ли не в ранг культа, лишний раз подтверждает старую истину, что доверять нельзя никому, что надеяться можно только на себя и ни на кого более, но… Стоит лишь только понять, что вы одиноки и вам настолько станет жалко себя, что вы пойдете на все, лишь бы никто не смог про вас это сказать. И даже больше — вы будете обманывать сами себя, надумывая, что у вас никогда не возникает ощущения вакуума вокруг себя, что у вас есть друзья… Все это иллюзии.