Пол Филиппо - Стимпанк

Теперь юный Саттон удивил всех и каждого, внезапно нарушив обычное самодостаточное молчание, чтобы высказать свое мнение:

– Не-а, тут я с вами не соглашусь, проф. Тут самое место для загробной жизни, и это верно не меньше, чем то, что у моего папаши были баки. Но вот про что я хочу вас спросить, как мы узнаем, что и взаправду померли? Если заснем с совсем уж пересохшей глоткой и проснемся мертвыми, заметим мы какую-нибудь разницу в пейзаже?

Крукс от души рассмеялся и похлопал Саттона по спине.

– Великолепная головоломка, достойная самого Фомы Аквинского!

Уолт смахнул со штанов крошки своей трапезы. Они упали на стебли травы, совсем, подумалось Эмили, чужие здесь, вроде булыжников в гостиной. Где хлопотливый Народец, который на Земле бережно унес бы их?

Дюжий поэт попытался смягчить сознание бессилия, почти зримо ими овладевшее.

– Вперед, мои загорелые дети! Постройтесь, мы не можем медлить тут! Марш-марш вперед, дорогие мои! Мы должны выдержать натиск опасностей, мы юная мускулистая раса. Все остальные полагаются на нас. Мы пионеры!

– Точнее сказать, «пленные», – возразил Крукс. Но и он с легкой улыбкой встал в строй.

Однако эта иллюзия надежды продержалась недолго. Вскоре они уже еле-еле передвигали ноющие ноги. Даже Уолт в конце концов перестал взывать к ним и разделил общее унылое молчание.

Для Эмили наиболее тягостный физический аспект этого дня пути проявился в натертости пониже спины, о чем невозможно было упомянуть вслух. Спина Нормы – пуховая подушка на вид – превратилась в пыточное сиденье тверже камня. Эмили было предпочла пойти пешком, но вскоре почувствовала, что устает и начинает отставать от остальных. Ее затворническое существование не подготовило ее к подобному походу, и вопреки протестам своих ноющих ягодиц она была вынуждена вновь взобраться на страусиху.

Затем Крукс поднял ладонь, оповещая о новом привале. Он вынул карманные часы и сказал:

– По амхерстовскому времени теперь восемь часов вечера. Я предлагаю устроиться тут… гм-гм… «на ночь», с тем, чтобы вновь отправиться в путь «на заре». Согласны? Прекрасно. Мужчины, ставим палатки.

Страусихи, временно освобожденные от вьюков, были стреножены и начали пастись. Из вьюков извлекли три палатки и расстелили на траве.

– Остин, Дэвис и я, – сказал Крукс, – разделим одну палатку. Уолт и Ген займут другую. А у дам будет их собственный приют. Теперь давайте поставим их. Хотя небо как будто не угрожает дождем, эта трава должна же когда-нибудь и как-нибудь орошаться.

Ничто не могло быть более трагичным для Эмили, чем перспектива провести ночь бок о бок с противной и – как она обнаружила после долгого соседства с ней – заметно чесночной мадам Селяви. Однако альтернативы, казалось, не было – во всяком случае, она слишком устала, чтобы искать другой выход.

Эмили следила, как мужчины вбивают колышки в дерн и натягивают веревки. Несколько мшгут спустя внезапный ветерок – первый, который она ощутила в Обители Лета, – заставил се обернуться.

То, что она увидела, оставило ее Легкие Неподвижными, а их Хитроумные Клетки не способными даже на Пантомиму Дыхания.

Менее чем в шести шагах от бивака овал травы пришел в движение.

Словно почва забурлила под действием ста тысяч извивающихся земляных червей. Земля лопалась и бугрилась.

И сама трава поддалась этому феномену. Каждый стебель, казалось, обладал собственной волей, приплясывал и переплетался с соседними, будто щупальца каракатицы.

Эмили, чудилось ей, в ужасе следила за происходящим целую вечность, хотя, вероятно, прошло лишь несколько секунд. Наконец, обретя голос, она еле слышно позвала:

– Кто-нибудь… помогите!

Во мгновение ока ее окружили остальные члены экспедиции. Эмили немо указала, и они ахнули в один голос.

Потому что теперь трава слипалась! Обретала форму и плотность, отдельные стебли утрачивали индивидуальность, вырастали и сплетались в бесшовную ткань.

И эта ткань, зеленая, как сукно бильярдного стола, облекала невидимый каркас скелета и вскоре обрела глянец зеленой плоти – и форму абсолютно нагого ребенка мужского пола!

Трансформация травы завершилась, дитя лежало на спине и дышало, его глазки были закрыты. Младенец растительности.

Никто не издал ни возгласа, не выразил изумления, пока не заговорил Уолт:

– Трава прерии разделяется, выдыхая свой особый запах. Я требую от нее духовного соответствия. Я требую, чтобы стебли вздымались в словах, в делах, в бытии и собственной походкой шли…