Артем Белоглазов: Химера

Инга приходила вечером, каждый день: Андрей сделал ей дубликат ключа.

— Привет! — кричала с порога. — Ждал?

— Конечно, родная, — отвечал он. — Куда пойдем? Или посидим дома?

— Как хочешь.

— Воды нет, — жаловался Андрей. — Бывает у нас такое: отключат — и с концами. Ты замерзла, наверно? А я тебя даже чаем не могу напоить.

— Да ну? — удивлялась она, шла на кухню, кричала: — Смотри-ка, воду дали. Набирай быстрее.

— Шутишь? — недоумевал Андрей.

— Да нет же. Правда.

Однако у соседей по подъезду вода в тот день не появилась, как, впрочем, и в целом доме. Андрей не знал этого. А если б и знал? Какая разница. Он любил, его любили. Жил будто в трансе, ничего не замечая, с нетерпением ожидая следующего вечера. Механически выполнял свои обязанности на работе, отвечал невпопад. Чувство утраты временами становилось прямо-таки невыносимым.

Но радость встречи возмещала всё.

Новый год, первое и второе января прошли в бессмысленном пьяном угаре, начавшись с выпитой утром бутылки шампанского. Еще несколько дней Андрей отходил, лежал пластом на диване, то проваливаясь в тяжелое забытьё, то вновь возвращаясь к реальности.

Иногда накатывала хандра, засасывала студеным омутом, волочила на дно, где почему-то ждала… Инга. И он ненавидел ее, их зашедшие в тупик отношения, себя, такого беспомощного в сложившейся ситуации, обстоятельства.

Сволочная память, пользуясь бедственным состоянием хозяина, доставала из укромных уголков тщательно запрятанные случаи-эпизоды его жизни. Рылась в темных завалах, сдувала пыль, предъявляла на обозрение.

Возвращаюсь с работы, захожу в подъезд. Света как всегда нет. Нажимаю кнопку вызова лифта. Слышен гул включившегося механизма. Дребезжание. Поскрипывание.

Горящая кнопка смахивает на желтый, снисходительно разглядывающий тебя зрачок. Лифт останавливается. С влажным чмоканьем расходятся двери-створки.

Неприятное ощущение давящего чужого взгляда.

— Заходи, человек. — Насмешливый голос. (Голос? Откуда?! Никого нет!) — Прокачу.

Лифт ждет. Двери не закрываются. Полминуты. Минута.

Этого не может быть! Не должно быть!

Отшатываюсь, бегу по лестнице. Сзади, выстрелом в спину, доносится глухой смешок.

Ах, хозяин, ох, хозяин, умилялась память. Хочешь примерить этот давно забытый случай еще раз? Да, ты не боишься ездить в лифте, просто опасаешься. Но что скажешь насчет прогулки вдоль трамвайных путей? Помнишь, возвращался домой ночью? В кармане — жалкая десятка, на «мотор» не хватает: нужен хотя бы полтинник. Топать по дороге — целый час, если через пустырь — минут сорок. Решил срезать?

Разумеется, темно. Страшновато. Один, ночью. Пустырь чертов — ни строений каких, ни огонька, ничего. Бреду вдоль рельсов, спотыкаясь о колдобины и надолбы. Хрустят под ногами замерзшие, чуть припорошенные снегом стебли полыни. Или что тут растет? Сорняки, в общем, хрустят.

На кой свернул? Шел бы себе по асфальту — светло, машины ездят. А здесь? Так не возвращаться же? В самом деле — пожимаю плечами. Засовываю руки поглубже в карманы — холодно.

И я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке, бормочу под нос старую-престарую песенку. Недолго уже, давай, парень, шевелись. Раз-два.

Дыхание — облачка пара в морозном воздухе. Вдох-выдох.

Лязг. Грохот. Стучат приближающиеся колеса.

Трамвай? Ма-ать! Спешно отпрыгиваю в сторону. Оглядываюсь.

Ничего. Ни света фар, ни…

Лязг! Грохот! С противоположной стороны.

Оборачиваюсь — пусто.

— С ума сошли?! — кричу в темноту. — Вагоновожатые, вашу мать! Ни хрена не…

Пячусь назад, понимая, что работники депо, скорее всего, ни при чем.

И снова громыхание. Слева. Справа. Отовсюду. Кажется, что тебя сейчас переедут, раздавят, сплющат. Раскатают в лепешку, кровавый блин из костей и сухожилий. Я дико ору и бегу. Наугад, навскидку, петляя, как заяц. Бегу, падаю, вскакиваю, мчусь, не разбирая дороги. Дальше! Прочь!

Скатываюсь в неглубокий овражек, уткнувшись лицом в снег. Привстаю, трогаю нос, губы — целы? не разбил? И слышу доносящийся сверху звонкий мальчишечий голос. Ночью?! На пустыре?!

— Тук, тук, тук, стучат колеса!

— Пусть не ведают износа! — вторит ему мужской бас.

— Кто последний, тот чинит пути на Декабристов.

— Замётано!

Лязг. Скрежет. Громыханье.

Через овраг с разгона перелетает расплывчатая фигура — жуткий гибрид колесного механизма и человека. За ней следует вторая, едва ли не впятеро превосходящая ее размерами.