Дэвид Марусек - Счет по головам

Я думал почти одинаково с ней, наблюдая за слизнем. Он засек нас и тащился к нам по балкону.

— Не слышу комментариев, — сказала Эл. — Разрешение, между прочим, и на тебя выдано.

— Знаю. Согласиться было бы безумием, и все-таки…

— Все-таки что?

— Ты можешь его представить себе? Махонький такой, под ногами у нас ползать будет, наполовину ты, наполовину я — такой Элсэм или Сэминор.

Она закрыла глаза и улыбнулась.

— Жалкое создание.

— Кстати, о ногах — нас сейчас будут тестировать.

Слизняк, начиненный биотехникой, прикоснулся к ее лодыжке, присосался ненадолго и отвалился. Эл почесала пальцами другой ноги место взятия анализа. Ее слизни только щекотали, со мной все обстояло иначе. Какой-то нерв напрямую связывает мои лодыжки с членом, и теплый укол-поцелуй слизняка каждый раз невероятно меня заводит. Эл лукаво следила, как ко мне присасывается этот — но сейчас, на закате, в состоянии полного здоровья я, по правде сказать, не нуждался ни в каком слизняке. Мне нужен был только ее взгляд, только эти старые глаза, вставленные, как опалы, в юное тело. Так, должно быть, жили на Олимпе боги Древней Греции. Это и значит быть богом — жить долгие века, сохраняя силу и аппетит молодости. Эл мелодраматически ахнула, глядя, как у меня встает, и повернулась ко мне, целомудренно прикрывая руками лобок и груди. Слизняк отвалился от меня и пополз к стене.

Мы лежали рядом, не прикасаясь пока друг к другу. Совсем одурев от желания, я брякнул:

— Мама.

Она содрогнулась, как от удара, удивленно раскрыв глаза.

— Мама, — повторил я. Она зажмурилась и повернулась на другой бок. Я обнял ее, губами захватил мочку ее уха. Подышал в него, отвел в сторону влажные от пота волосы и прошептал: — Я папа, ты мама. — И еще раз добавил, глядя на ее щеку: — Мама.

— Ох, Сэм. Сумасшедший Сэмсамсон.

— Мама родит папе мальчика.

Ее глаза распахнулись еще шире, возмущенно и весело.

— Или девочку, — быстро добавил я. — Папе на этой стадии выбирать не приходится.

— Интересно, как папа умудрится это провернуть.

— А вот так. — Я перевернул ее на спину, стал целовать и ласкать.

Она относилась ко всему этому с намеренным безразличием. Но я неустанно орудовал языком, навещая давно открытые мною сладкие местечки — я знал, что они будут моими союзниками. Мы, ее тело и я, работали как одна команда. Скоро, с благословения Эл или без, оно ответило мне. Она была готова, я был готов, все сыновья и дочки во мне были готовы, и мы приступили.

Где-то в середине процесса на балкон упала птица, ворона. Сквозь ее плотную антимобическую обертку я различил блестящие черные перья, сломанный клюв, долбящий по балконному полу, быстро испарившееся кровавое пятно. Сама птица тоже на глазах исчезала. Из обертки, испускавшей пронзительный сигнал тревоги, шел пар. Внимание, Сэм! — громко сказал мне на ухо Генри. Внукоровская изоляция в целях безопасности приказывает вам немедленно отойти.

Нам было не до того, обертка, похоже, со своей работой справлялась, однако мы послушно откатились, живот к животу, как пресловутый зверь с двумя спинами. Между нами и злосчастной птицей возникла перегородка, и мы продолжили свои родительские изыскания.

Позже, когда я принес на подносе обед и два стакана визолы, Эл уже сидела за столиком в белом махровом халате, а от птицы на полу осталась лишь горстка природных элементов — углерод, натрий, кальций и так далее. Птицы довольно часто пролетали сквозь купол, и какой-то микроскопический их процент мог быть инфицирован. Необычным было то, что ворона с положительным анализом, уже заключенная в антимобическую оболочку, достигла нашего балкона в столь узнаваемом виде.

— Это советник Рикерт преследует нас, — хмуро сказала Эл, и мы принужденно засмеялись.

На другой день я ощутил желание поработать. Приют должен был начать рекомбинацию через два дня, и я нервничал. У Эл в гостиной шло заседание СТД.

Я занял под мастерскую свободную спальню. По размерам и прочему она почти соответствовала моей студии в Чикаго. Я попросил портье, строгого реджинальда, прислать мне наверх арбайтора, и тот вынес всю мебель, кроме кресла и тумбочки. Креслу недоставало подушки, чтобы сунуть ее под спину, но в остальном оно годилось для долгих творческих размышлений. Я развернул его лицом к голой внутренней стене, которая, по словам Генри, смотрела на север, поставил рядом тумбочку, принес полный кофейник крепкого кофе с чем-то сладким. Удобно устроился, в общем.