Вернор Виндж: Истинные Имена

Соответственно, если одна часть этого Общества Разума захочет осведомиться о другой части, у неё вряд ли что-нибудь выйдет, настолько различны их языки и архитектуры. Как им понять друг друга, имея так мало общего? Общение затруднено даже между двумя разными человеческими наречиями, но сигналы различных частей мозга куда менее сходны, чем человеческие наречия, всё-таки связанные какими-то общими корнями. Скорей всего, они слишком различны, чтобы позволить вообще хоть какое-то общение – за исключением символов их использования.

Можно спросить: «Как же тогда общаются люди разных профессий, обладающие существенно разным опытом, мыслями и целями?» На это ответить легче, поскольку вся личность в целом знает куда больше, чем отдельные части её сознания. Поскольку все мы воспитаны сходным образом, общие знания обеспечивают прочную основу взаимопонимания. Но даже и так мы существенно переоцениваем эффективность общения. Множество человеческих специальностей только на первый взгляд выглядят различными, но все они сходятся в том, что основаны на одном и том же так называемом «здравом смысле» – то есть знаниях, общих для нас всех. Следовательно, нам не нужно объяснять друг другу настолько много, как мы думаем. Часто, «объясняя» что-нибудь, мы вовсе не объясняем ничего нового; вместо этого мы просто демонстрируем несколько примеров и несколько контрпримеров того, о чём идёт речь; это только указывает слушателю, как следует соединить уже известные ему структуры. Короче говоря, мы часто говорим «который именно» вместо «как».

Подумайте, насколько сложно бывает объяснить многие на первый взгляд простые вещи. Мы не можем рассказать, как удерживать равновесие на велосипеде, или отличать изображения от настоящих предметов, или даже как вспомнить что-нибудь. Можно возразить: «Нечестно ожидать, что мы сможем выразить такие вещи словами. Ведь мы обучаемся им ещё до того, как начинаем говорить!» И хотя эта критика во многом справедлива, она также показывает, насколько сложно взаимопонимание частей мозга, которые вовсе никогда не говорят – а таких в нас абсолютное большинство.

Идея «смысла» зависит от размера и масштабов: спрашивать «что это означает» имеет смысл только в достаточно большой системе, в которой хватает места для многих значений. В слишком маленьких системах мысль о том, что что-то может что-нибудь означать, бессодержательна, как утверждение, будто кирпич – это такой очень маленький домик.

Легко сказать, что разум – это сообщество, но эта идея совершенно бесполезна, если мы не сможем уточнить, как это сообщество организовано. Если бы все специализированные части в равной степени претендовали на контроль, получилась бы полная анархия, и чем больше мы бы обучались, тем меньше могли бы сделать. Значит, там должно быть какое-то администрирование, вероятно в виде грубых иерархий, как отделы и подразделения на производстве или в политическом обществе.

Что могут делать эти уровни? В известных нам крупных сообществах нижние уровни заняты специализированными задачами, тогда как высшие уровни заняты стратегическими целями и долгосрочными планами. И это ещё одна фундаментальная причина того, почему так сложен перевод между сознательными и подсознательными мыслями! Термины и символы, которые мы используем на сознательном уровне, преимущественно выражают наши цели и планы по использованию наших возможностей – тогда как низкоуровневые ресурсы объясняются на незнакомых языках процессов и механизмов. Так что когда наше сознание пытается снизойти в мириады всё меньших и меньших подмашин, из которых состоит разум, оно сталкивается с чуждыми представлениями, служащими для всё более специализированных предназначений.

Проблема заключается в том, что крошечные внутренние «языки» быстро становятся непостижимыми, по причинам столь же простым, сколь и неизбежным. Это не знакомая нам сложность перевода между разными человеческими языками; сущность этой проблемы нам понятна: человеческие языки настолько широки и богаты, что трудно сузить значения сказанного в достаточной степени; мы называем это «неоднозначностью». Но когда мы пытаемся понять крошечные языки нижних уровней сознания, мы сталкиваемся с противоположной проблемой: чем меньше языки, тем перевод сложнее, потому что значений уже не слишком много, а слишком мало. Чем уже области действия двух систем, тем менее вероятно, что действия одной соответствуют вообще хоть чему-нибудь из того, на что способна другая. А тогда никакой перевод невозможен. Почему это хуже, чем избыточная неоднозначность? Потому что даже когда проблема кажется безнадёжно сложной, надежда на решение всё равно остаётся. Но безнадёжно простая проблема исключает всякую надежду!