Джеффри Томас - Панктаун

— Так что вы предпочли не сохранять эти записи, — сказала секретарша доктора Руди. Она отвернулась от экрана, глядя на другой монитор.

— Ну да, — сказала Коль. — Но я надеялась… Я думала, что он, может быть, все равно делает такие записи, а потом хранит их какое-то время после процедуры на тот случай, если кто-то изменит свое решение. — Коль попыталась пошутить: — Или захочет, чтобы его самого изменили обратно.

— Нет, я боюсь, что это не в правилах доктора Руди. А даже если бы это было и так, с вашего первого сеанса прошло уже больше года. Но, нет… — женщина повернулась к Коль лицом. — Я все равно проглядела архивы и не обнаружила каких-либо признаков того, что он вообще делал запись удаленных вами воспоминаний. Мне жаль.

Коль улыбнулась, пожала плечами:

— Все в порядке… В действительности, я и не думала, что у него что-то осталось. Мне просто было любопытно. Все равно спасибо.

— Жаль, что не смогла вам помочь.

— Это неважно. Еще раз спасибо. — Коль нажала на клавишу, и вместо женского лица появился скринсейвер.

Коль еще раз пролистала книгу Мисимы, на этот раз более осознанно. В одном из рассказов, «Патриотизме», в агонизирующих любовных подробностях описывалось синдзю — двойное самоубийство — японского офицера и его жены. Особенно детально рассказывалось о том, как мужчина выпускает себе кишки. Коль почти могла представить, как Мисима записывает свои наблюдения, вспарывая собственный живот. От кровавых картин, возникавших в воображении по ходу чтения рассказа, у нее так закружилась голова, что ей пришлось отложить книгу на несколько секунд, чтобы успокоить дыхание.

Что молодой человек мог предлагать этой книгой? Был ли он действительно ее мужем, одержимым ею, выследившим ее… а теперь предлагающим пойти на самое жертвенное из всех романтических деяний вместе? Умереть как единое целое, исполнив ритуал синдзю?

Коль снова подняла взгляд на беспорядочные завитки цвета, заполняющие экран видеофона. Насколько внимательна была секретарша в действительности? Нужно ли ей попробовать поговорить с доктором Руди самой?

Что, если Руди хранил записи для своих личных целей? Для собственного увеселения? Может, он и сейчас наблюдает брачную ночь Коль и ее мужа глазами Коль?

Может, он наблюдает изнасилование на парковке, находя это возбуждающим?

Эта мысль так ее ужаснула, что она вздрогнула. Но ведь все мужчины были такими, верно? В ходе опросов они свободно признавали, что пошли бы на изнасилование, если бы знали, что оно сойдет им с рук. Это была их любимая сексуальная фантазия. Мужчине хочется — мужчина берет. Она снова подумала об энце, глядящем на нее из окна. Его лицо было лицом всех мужчин, лишенным лживой плоти, фасада цивилизации. Лишь пялящиеся глаза и мертвый оскал.

Наступила ночь. Коль поставила музыку. Приготовила чай. Подошла к окну.

Завтра она вернется на работу. И, как всегда, она возьмет с собой пистолет… хотя в последнее время она стала носить его в кармане, а не в сумочке. И если молодой человек снова появится, она наставит на него ствол и потребует, чтобы он раскрыл свою личность.

Если он окажется насильником, она выстрелит ему в лицо. А если он окажется ее мужем, она выстрелит ему в сердце, а затем выстрелит в сердце себе, потому что синдзю значит «внутри сердца». И тогда они с мужем соединятся, связанные смертью навсегда. Они станут единым целым.

Мимо пронесся экипаж. На секунду искры осветили пугало из плоти, вывешенное из окна напротив… теперь едва ли на что-то похожее, просто связка оборванных кусков, готовая развалиться.

На стенах камеры л’льюида висели распечатки увеличенных фотографий трех его жертв. Соко разглядывал их в ожидании появления л’льюида из его контейнера. Он напоминал ленивого джинна, который терпеть не может выбираться из своей лампы.

На одном из снимков была полная молодая человеческая женщина, лежащая лицом вниз в высокой траве заброшенного уголка парка. На ней были только носки. Второй плакат демонстрировал обнаженную женщину, свернувшуюся калачиком в пещерообразном зеве дренажного туннеля в том же парке. На третьей фотографии было лишь женское лицо. Очевидно, снимок был сделан в морге. Ее глаза были открыты, а рот выглядел огромной таинственной улыбкой; она была чумом, представительницей коренного населения Оазиса. Чумы были гуманоидами, если не брать в расчет гигантские рты, напоминающие раны, идущие от уха до уха. Но ни на одной из этих женщин не было видимых ранений. Л’льюид творил свои зверства внутри их тел.