Олег Макушкин - Иллюзион

— Меня он вытащил очень странно, — сказал я. — Он расщепил мое сознание, пока я находился в Омнисенсе, и потом устроил обратное слияние в момент, когда я снова подключился к сети. Теперь у меня из-за этого какое-то разделение личности — я периодически чувствую себя не тем, кто я есть, вижу странные сны — как обрывки компьютерных игр. И черт его знает, может, какая-то часть меня все еще блуждает по виртуальным мирам?

— К каждому человеку нужен свой подход, — пожал плечами Олег. — Шелест не только хакер, но и психолог. Но даже ему тяжело бывает вытащить человека из Иллюзиона. А главное, никто из тех, кого он освободил, не согласился ему помочь. А он ищет себе именно помощника.

— И ты тоже не согласился? — спросил я.

— Я поэт, — ответил Олег. — Я могу лишь созерцать, а махать кулаками не по моей части. Вот в чем штука. А кроме того, я не вижу в этом смысла. Понимаешь, Шелест хочет что-то изменить, но зачем менять мир, в котором люди счастливы?

Он задумчиво вертел в руке стакан. Я оперся подбородком на ладонь, готовясь слушать, и поэт, оправдывая мои ожидания, заговорил. Может, он говорил и не совсем те слова, но я услышал то, что хотел услышать.

— Люди счастливы. Пусть еще не все, но система растет. Скоро не останется ни одного обездоленного, ни одного нищего или бездомного. Все будут равноправны в получении своей дозы кайфа. Разве это не то, к чему стремилось человечество, спрошу я тебя? Разве это не всегдашняя мечта всех людей? Иллюзион — это всеобщее счастье и благополучие. Пусть он не даст всем комфорта и благосостояния, но он научит всех и каждого примиряться с действительностью. Заставит, причем не силой, а обманом. И этого будет достаточно, чтобы просто существовать. Человечество достигло точки своего наивысшего развития; любые изменения несут лишения и беды. Просто нас слишком много, чтобы ресурсов этого мира хватило на всех. А если невозможно накормить всех, значит, надо создать хотя бы иллюзию сытости...

Он философствовал еще какое-то время, но я упустил нить рассуждений. Очнулся я, только когда Олег вновь запел. На этот раз он затянул печальную песню:

— Такие, как мы, больше не нужны, — сказал Олег с неожиданно прорвавшейся горечью и отложил гитару. — Не-нуж-ны. Мир прекрасно обойдется без нас — без поэтов и мечтателей, грезящих о недостижимом. Миссия искусства на этой земле окончена.

Он встал, пошатываясь, положил руку мне на плечо. У меня вдруг что-то скрутило внутри — мне стало жаль этого нескладного паренька, оторванного от жизни и выброшенного на ее задворки, как, впрочем, был выброшен и я сам.

— Пойду приму ванну, — сказал он. — Устал очень, пора отдохнуть.

Мы пожали друг другу руки со стороны большого пальца, как заядлые друзья, и пьяно засмеялись.

— Удачи, — зачем-то ляпнул я. — Смотри, не утони.

— Не бойся, — усмехнулся тот. — Спирт легче воды. Не утону.

Я остался на кухне один. Алкоголь уже всосался в нервные ткани и поддал пинка моей голове, которая закружилась в противофазе с давно вращающейся обстановкой кухни. За окном была чернота пустого вечера, и одинокая лампочка, лишенная абажура, пялилась в стекло, будто замазанное черной ваксой; исцарапанная столешница с расставленной на ней снедью и стаканами плыла по волнам эфирного течения, колеблясь под моими локтями, подпиравшими осиротевшую в отсутствие рассудка голову.

И зачем, спрашивается, мы живем? Не легче ли нырнуть в трясину и захлебнуться, чем барахтаться бессмысленно и безнадежно? Или того хуже, стоять на кочке, уйдя в болото по плечи, стоять, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, и петь веселые песенки, воображать солнце и лазурный прибой, строить планы и рассказывать самому себе анекдоты, слыша смех несуществующих собеседников? К чему все это?