Энтони Берджесс - Заводной апельсин (пер.Е.Синельщикова)

Никто из окружающих не расслышал, а если и расслышал, то не понял теплого приветствия «парня из народа своего лидера». А лучезарный «лидер» отвалил от изумления челюсть, но тут же захлопнул ее, чтобы его секундное замешательство, не дай Бог, не попало в газеты. Тут кто-то дружески зашептал мне на ухо:

— Не забывай, с кем разговариваешь, ублюдок.

— Пошел ты…— оскалился я. — В гробу я тебя видел вместе с твоим стинкинг министром.

— Не приставайте к бедному парню, — быстро проговорил Министр. — Он говорит со мной, как с другом. Мы же с тобой друзья, Алекс-бой?

— Угу! Я друг всем, кроме моих врагов.

— А кто твои враги, сынок? — спросил Министр, в то время как репортеры живо застрочили перьями и сунули мне в ноуз диктофоны.

— Все, кто причинял мне боль и страдания.

— Ну, в этом мы сейчас разберемся, — сказал Министр, присаживаясь на край моей кровати. — Мне и моему правительству, членом которого я являюсь, хотелось бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да, мы — твои друзья, парень. Разве мы не проявляем постоянную заботу о тебе и таких, как ты?

— Ничего себе, заботу! Чтобы черти о тебе так заботились на том свете!

— Разве тебя плохо лечат после того несчастного случая? Ведь это же был несчастный случай? — упрямо наседал он, гипнотизируя меня волчьими глазами.

— Да уж, какое тут счастье, — менее уверенно проговорил я.

— Вот видишь, — подхватил он. — Мы никогда не желали тебе вреда, в отличие от некоторых. Ты, наверное, догадываешься, о ком я говорю. Да, точно. Они хотели использовать твою неопытность и неискушенность для своих политических целей. Эти бессовестные негодяи были бы только рады твоей смерти, поскольку всю вину можно было бы свалить на правительство, отдающее последнюю рубашку на благородное дело воспитания подрастающего поколения.

Я с недоверием покосился на его тысячедолларовый сьют.

— Тебе наверняка знакомо имя Ф. Александера, — продолжал пудрить мне мозги Министр. — Этот гнусный пачкун, беспринципный пасквилянт жаждал твоей крови. Он одержим безумной идеей изрубить тебя на куски, поджарить на медленном огне и Бог знает что еще. Но теперь ты спасен. Мы поместили его в соответствующее заведение.

— Но он относился ко мне по-дружески, ухаживал, как мать за больным ребенком…— уныло проговорил я, чувствуя, что вот тут-то он меня достал.

— Ему стало известно, что в прошлом ты совершил что-то ужасное по отношению к его семье. Вернее, так ему это представили, — быстро поправился Министр, заметив, как я неожиданно побледнел. — Во всяком случае, он вбил себе в голову, что ты ответствен за смерть одного из очень близких ему людей.

— Так ему сказали, — неопределенно проговорил я.

— Так вот, месть переросла у него в манию, в единственную цель в жизни. Пришлось его изолировать для его собственной безопасности… и твоей тоже.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны. Он действительно был опасен.

— Когда ты выйдешь отсюда, — с энтузиазмом продолжал Министр, — тебе не о чем будет беспокоиться. Я лично прослежу за тем, чтобы ты получил хорошую работу с приличным жалованьем. Ты нам здорово помог, парень.

— Я — вам? — изумился я.

— Мы всегда помогаем нашим друзьям и сторонникам!

Тут кто-то крикнул: «Улыбка!», и я машинально осклабился. Затрещали камеры, засверкали фотовспышки, запечатлевая этот знаменательный момент.

— Ты отличный парень, Алекс, — одобрительно похлопал меня по плечу этот великий мэн. — А сейчас небольшой гифт от правительства.

Два мордоворота, с которыми я бы предпочел не встречаться без адвоката или на худой конец без моего каттера в кармане, внесли большой блестящий ящик. Это была великолепная стереосистема. Ее поставили возле кровати, распаковали и подключили к сети.

— Ну, что тебе поставить? — спросил незнакомый мэн в очках. В руках у него была целая кипа новеньких блестящих дисков. — Моцарта? Бетховена? Шенберга? Карла Орфа?

— Девятую, хоральную, — завороженно прошептал я.

Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. «Умный, сообразительный парень», — сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав:

— Распишитесь, пожалуйста, здесь. Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно.

Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни.