Ханну Райаниеми: Квантовый вор

Стреляя, Миели едва не попадает в вылетевшего из черного шпиля сыщика. Часть темной шероховатой поверхности внезапно превращается в обнаженное тело молодого человека и вываливается наружу. В следующее мгновение Раймонда оказывается рядом с ним и помогает сыщику подняться.

— У него Пиксил, — бормочет Исидор.

Они добрались до основания башни всего несколько минут назад. Ее материал похож на псевдоматерию, какую Миели видела только возле остатков Вспышки. Башня состоит не из атомов и молекул, а из чего-то более тонкого — из кварковой материи или пространственно-временной пены.

Миели, окликает ее «Перхонен». Я не уверена, что там безопасно. Внутри что-то происходит. Гамма-излучение, странные импульсы фонтаном…

Поверхность башни на мгновение покрывается рябью, и в следующее мгновение она становится похожей на затемненное стекло, холодное и прочное. Напоминает Тюрьму. Он освободил архонта.

Миели опускает оружие и прикладывает руку к стене башни. Материя раскрывается и принимает ее словно в любящие объятия.

Архонт счастлив. Новые воры, новые дела, новые игры, которые предстоит создать на твердой почве, где его разум разрастается в тысячи раз. Кто-то прикасается к нему: оортианская женщина, беглянка, вернувшаяся в его объятия. Он позволяет ей войти. От нее пахнет корицей.

Исидор страдает. У него новое, непривычное тело, а внутри не утихает боль от гибели Пиксил. Но ему некогда задуматься над этим, потому что он внезапно узнает все.

Экзопамять необъятным морем окружает его, прозрачная, как тропический океан. Спокойные, Достойные, наставники: каждая когда-либо возникшая мысль, каждое воспоминание. Все они доступны ему. Это самая прекрасная и самая ужасная картина из всех, что ему доводилось видеть или ощущать. История. Настоящее: ярость, кровь и огонь. Спокойные-атланты, впавшие в безумие и остановившие город. Люди, сражающиеся, словно марионетки, ключи, кнопки и шкалы в их головах, внедренные его отцом, перестали действовать как отлаженный механизм.

Исидор обращается к людям посредством Голоса и призывает их вспомнить, кто они есть на самом деле. Спокойные возвращаются к защите противофобойных стен. Стычки прекращаются.

И город медленно, шаг за шагом, возобновляет свое движение.

Я наг. Я не открываю глаз. Передо мной на полу лежит оружие. И скоро мне придется поднять его и решить: стрелять или не стрелять.

Звон разбитого стекла кажется музыкой, словно прекрасный звук нарушения законов. Вихрь, налетевший с потолка, бросает в меня мелкие осколки. Я открываю глаза и вижу Миели, отмеченный шрамом ангел в черном с распростертыми крыльями.

— Я надеялся, что ты придешь, — говорю я.

— И сейчас ты скажешь мне, что ты Жан ле Фламбер и покинешь это место, когда сам решишь это сделать?

— Нет, — отвечаю я. — Не скажу.

Я беру ее за руку. Она обнимает меня. Хлопают крылья, и мы уносимся вверх сквозь стеклянное небо, прочь от оружия, воспоминаний и королей.

Я прощаюсь с сыщиком — Исидором — у него на кухне, через день после того, как зоку вернули к жизни Пиксил.

— Она теперь другая, — говорит он. — Не знаю, почему, но другая.

Мы сидим за столом, и я стараюсь не смотреть на мрачные, грязно-коричневые эшеровские обои.

— Иногда, — начинаю я, — требуется лишь несколько мгновений, чтобы стать другим человеком. А иногда на это уходят столетия. — Я пытаюсь оттолкнуть зеленое существо, которое бродит по столу. Кажется, оно почуяло во мне природного врага и не перестает жевать мой рукав. — Но тебе, безусловно, не стоит слушать все, что я говорю. Особенно если речь заходит о женщинах.

Я разглядываю его лицо: тонкий нос, высокие скулы. Сходство определенно есть, особенно в области рта и глаз. Я гадаю, в какой степени Раймонда и ле Руа положились на случай, и надеюсь, что в нем больше ее черт, чем моих.

— Ты тоже изменился, — продолжаю я. — Исидор Ботреле, Криптарх Ублиетта. Возможно, лучше было бы называть тебя королем. Что ты собираешься делать?

— Я не знаю, — отвечает он. — Я хочу вернуть людям Голос. Думаю, эту работу можно выполнять лучше. Я намерен отказаться от нее сразу же, как только смогу. И я должен решить… надо ли позволять всем помнить, с чего в действительности начинался Ублиетт.

— Что ж, революция всегда начинается с красивой мечты, — говорю я. — А у вас только что произошла самая настоящая революция. Что бы ты ни решил, будь осторожен. Соборность не упустит случая отреагировать — быстро и жестко. Зоку помогут, но вам придется нелегко. — Я улыбаюсь. — И все же это будет увлекательно. Сильно и волнующе, как в опере, о которой мне когда-то рассказывали.