Брюс Стерлинг - Распад

— Леон, успокойся. Ты профессионал. Ты не можешь позволить ему сбить тебя с толку.

— Он уже сбил меня с толку, будь он проклят. Сукин сын играет не по правилам! Он делает две противоречащих вещи сразу и заставляет нас метаться туда-сюда. Как будто у него работают сразу две головы!

— Перехватите инициативу, — сказал Оскар. — Это ведь незначительная провокация. Что предполагается сделать, чтобы решить эту так называемую проблему? Объявить войну Франции?

— Ну, — сказал Сосик, понизив голос, — я знаю, что это звучит странно. Но слушай. В случае объявления войны чрезвычайные комитеты были бы распущены немедленным указом.

— Как? — вскричал Оскар. — Ты сумасшедший? Мы не можем вторгаться во Францию! Франция — ведущее демократическое индустриальное государство. Мы что — нацисты? Это даже не должно обсуждаться!

Оскар оглянулся и увидел толпу удивленных ученых. Они оставили собственные обсуждения, собрались у дальней стены Лаборатории и напрягли слух, чтобы услышать, что он говорит.

— Слушайте, Оскар, — продолжал Сосик, — никто не говорит, что мы на самом деле начнем войну. Но эта концепция получила довольно хороший прием в Вашингтоне. Объявить войну значит получить власть, перекрывающую обычную федеральную систему. Как внутренний маневр война против другого государства могла бы быть реальным козырем. Франция — это слишком, я согласен с этим, — черт, французы все еще ядерная держава! Но мы могли бы объявить войну Голландии. Голландия — крошечная мирная страна. Мы обращаем в панику голландцев, фальшивая война продолжается неделю или около того, а затем президент объявляет победу. С Чрезвычайкой покончено. Как только пыль осядет, у нас опять будет полностью функционирующий Конгресс.

Оскар отодвинул телефон от уха, с отвращением глядя на трубку, потом вернул на прежнее место.

— Слушай, я перезвоню тебе позже, Леон. У меня тут важные дела.

— Сенатор очень вдохновлен этой идеей, Оскар. Он действительно думает, что это может пройти.

Оскар повесил трубку.

— Они играют французскую поп-музыку в штате Луизиана, — сообщил он своей импровизированной аудитории.

Альберт Гаццанига почесал голову.

— Большое дело! Ну и что?

Главным затруднением, как и всегда, были деньги. Всегда деньги. Деньги были материнским молоком политики. И хотя научная политика находилась в стороне от обычной политики, деньги также были молоком науки.

Все забастовки, по сути, борьба за экономическую власть. Все забастовщики желают сместить своих нанимателей и, даже если они прибегают к разным видам морального и иного давления, все же иногда правы.

Хорошо было объявить, что Грета и ее кадры готовы бескорыстно трудиться ради чистой науки, не прося ни о чем и отказываясь тем самым снабжать других результатами своего научного интереса. Это был священный крестовый поход. Но даже священный крестовый поход нуждается в деньгах.

Поэтому Оскар, Йош и вездесущий Кевин нашли пустой угол в кухне отеля, чтобы обсудить финансовые вопросы.

— Мы могли бы взять у Бамбакиаса пару миллионов, — сказал Пеликанос. — Никаких проблем, он получил фонды.

— Забудь об этом! — сказал Оскар. — Сенат — клуб миллиардеров, но если они начинают управлять страной прямо из собственных карманов, это феодализм. Феодализм — это не профессионально!

Пеликанос кивнул.

— Хорошо. Тогда мы должны собрать фонды самостоятельно. Как относительно стандартных методов кампании? Продажа товаров по почте. Банкеты. Лотереи, гаражные распродажи, благотворительные мероприятия. Какие здесь перспективы?

— Ну, если бы это была нормальная кампания… — Оскар с глубокомысленным видом потер подбородок. — Нам надо привлечь выпускников «альма-матер» Греты, еврейские организации, профессиональные научные общества… И конечно, деловых поставщиков Коллаборатория. Они без ума от нас, они очень много потеряют, если Лаборатория будет закрыта. У нас могла бы состояться с ними приятная беседа о каких-то наличных деньгах, если они поймут, что нам угрожает полное разрушение.

— А среди ученых встречаются супербогачи? Должны ведь быть богатые ученые, правильно?

— Да, в Азии и Европе.

— Парни, вы узко мыслите, — упрекнул их Кевин.

Оскар терпеливо поглядел на него. Он начинал привязываться к Кевину. Кевин действительно упорно трудился, его можно было назвать сердцем и душой самой тяжелой и грязной работы по перевороту.

— А как широко мы должны думать, Кевин, по твоему мнению?