Сергей Сухинов - Клад и крест

Теперь между ними все кончено. Оксана никогда, никогда его не простит…

Слезы сами собой навернулись на его глаза. С самого детства Антон не позволял себе плакать, а вот сейчас раскис. Он вдруг представил собственные похороны. А что, ведь если бы пуля пролетела чуть выше, то… Наверное, Борис Васильевич не рискнул бы рассказать дочери про его гибель, и та узнала бы об этом, только вернувшись в Петровское к первому сентября с каких-нибудь Канарских островов.

…Она выйдет возле школы из белого «Линкольна», загорелая, веселая, самоуверенная. Поднимется по лестнице, не обращая внимания на восхищенные и завистливые взгляды. О нем, Антоне, она давно уже не вспоминает. Ну, почти не вспоминает. И вдруг, придя в класс, видит, что среди ребят его нет. Но из гордости не хочет никого расспрашивать. Так пройдет одна неделя, вторая, третья… И вот однажды Оксана не выдержит, подойдет к Тёме и Родику, и этак небрежно, словно между делом спросит: «А где же этот… ну как его… Антон, кажется? Неужели он такой злостный прогульщик, что за месяц так и не удосужился ни разу не прийти в школу?» – А Тёмка сурово посмотрит на нее, и очень тихо скажет: «Разве ты не знаешь?» – «А что я должна знать? «– фыркнет Оксана. – "Ну, что Румата погиб.» – «Какой-такой Румата?» – не поняла Оксана. – «Как это кто? Так мы звали Антона.» – «Не понимаю… Ты хочешь сказать, что Антон… умер?» – Тёма ничего не ответит, и все ребята будут просто стоять и молча смотреть на Оксану. И та вдруг зарыдает, и бросится прочь из школы. Побежит к кладбищу, сорвет возле дороги букетик полевых ромашек, а затем станет бродить среди оградок, ища самую свежую могилу… И там, возле маленького холмика, она простит его. Но уже будет поздно…

Как ни странно, слезы облегчили душевные страдания Антона. Ему было немножко стыдно за то, что он разыграл перед собой такой душещипательный спектакль, но ведь на самом деле ему стало легче! И дальнейшая жизнь казалась уже не такой мрачной и беспросветной. Пройдет время, он выздоровеет, с Оксаной тоже будет все в порядке. Они встретятся там, в парке, на их месте. И он попросит у Оксаны прощение. Если любит, простит. А если нет…

Почувствовав, что глаза вновь начинает предательски щипать, Антон поспешно открыл старую книгу.

Это были мемуары князя Александра Владимировича Голицына, написанные в 1927 году в США, где князь поселился вместе со своей семьей после бегства из России. И как Лёнька сумел раздобыть такую редкую книгу? Уму непостижимо…

Если бы такая книга попалась Антону еще месяц назад, то первым делом бы он начал ее лихорадочно листать, пытаясь разыскать хотя бы упоминание о сокровищах и о подземных ходах. Так недавно он читал книгу по истории Петровского. Кладоискатель сопливый…

Но за эти недели, проведенные в больнице, наедине с болью и со своими мыслями, что-то изменилось в его душе. Антон и сам не мог понять, в чем тут дело. Может, причиной была гибель Буля? Или пуля, которая едва не убила его? Или стыд, который он испытал, увидев доброе, встревоженное лицо Бориса Васильевича? А уж как родителям досталось, и говорить не приходится.

Так или иначе, но меньше всего сейчас Антон думал о кладе, о найденном золотом бюсте и о премии. Он вдруг ощутил себя мелким воришкой, забравшимся в музей, чтобы стащить все, что попадется под руку, и улепетнуть побыстрее. Но вдруг в музее вспыхнул свет, и воришка увидел глаза, устремленные на него со всех сторон. Глаза далеких предков, застывшие на портретах старых мастеров. Они смотрели на незваного гостя с мешком в руке с глубокой укоризной и затаенной грустью. И эти молчаливые взгляды были страшнее всего, страшнее даже бандитских пуль…

Клад… А разве они, АРТ, разыскали только клад? Разве они не узнали о том, что в земле под Петровском лежит не только золото, но и останки двух князей Голицыных? Разве там, под тремя старыми липами на берегу Москва-реки, не находится братская могила красноармейцев и белых офицеров, всеми забытая и никому не нужная?

Клад… Наверное, он с Тёмой и Родиком действительно нашли клад. Только не в золоте было здесь дело, а в чем-то другом. Но в чем? Этого Антон понять не мог.

И он начал читать книгу не бегло, не с середины, а с самого начала. Мемуары были предназначены не для печати, а были адресованы Александром Владимировичем своему младшему сыну Георгию, родившемуся в России, но уже в раннем детстве оказавшемуся на чужбине.

«Мой дорогой мальчик, ты родился в Москве одиннадцать лет назад и провел первые годы своей жизни в дорогом для нас Петровском, в нашем милом старом доме. В это время свирепствовала война, потом пришла революция со всеми ее ужасами, а затем гражданская война с террором, голодом и страданиями. В 1917 году тебе было всего 18 месяцев. Ты, конечно, не понимал, что недостаток еды – меньше сахара, более грубый хлеб и жидкое молоко – были символами величайшей катастрофы в современной истории, изменившей судьбу твоей страны, твоих родителей и твою собственную судьбу.