Игорь Негатин - Рысь Господня

Должен признать, что многое в святой обители меня откровенно удивляло и поражало, а особенно – отношение монахов к чистоте тела. В купальне, для которой было отведено отдельное помещение, полагалось мыться каждую неделю, а перед трапезой омывать руки, дабы грязью не осквернять пищу, дарованную нам Всевышним.

Да, здесь было чему удивляться! Признаться, я немного иначе представлял жизнь братии. Как оказалось, монастырь, олицетворяющий высокую миссию, подвержен многим порокам, присущим простым мирянам. Лень, бражничество, чревоугодие – вот наиболее частые грехи, оглашаемые на капитулах. Тем не менее в этих стенах жили и другие – ревностные слуги Святой Церкви, несущие на плечах все тяготы и невзгоды непростых времен. Эти, возможно греховные, размышления о несовершенстве мира отвлекали меня от грустных мыслей и помогали смириться с настоящим.

Дело в том, что мечтам о труде в библиотеке было не суждено сбыться! Послушникам не разрешалось прикасаться к бесценным рукописям и фолиантам, которые хранились в здании библиотеки. Как и прочим новициантам, на мою долю отводились тяжелые хозяйственные работы и поручения, которые требовали крепких рук и быстрых ног. За первый месяц я всего несколько раз переступал порог скриптория, где трудились переписчики.

Я бы с большой радостью поделился своими опасениями с шевалье де Брегом, но и тут меня постигла неудача. Памятная прогулка, во время которой я познакомился с улицами Баксвэра, стала первой и последней. Не скажу, что мы не общались – Орландо по-прежнему был добр и приветлив, – но разговоры напоминали встречу добрых соседей. Приветствие, пожелание хорошего дня во славу Господню, и ничего больше.

Орландо де Брег жил в небольшом двухэтажном доме, который находился в двух шагах от монастырских ворот. Жил скромно, держа в услужении хозяйку и молчаливого мужчину, который отличался высоким ростом и крепкими кулаками. Каждое утро около девяти часов Орландо появлялся в монастыре, направляясь в дом настоятеля или библиотеку.

Как бы ни удивительно это прозвучало, но шевалье де Брег пользовался в нашей обители куда большей свободой, чем монахи. Это лишь пробудило интерес к этому человеку, а разум, находившийся в праздности, рождал совершенно удивительные предположения о тайнах его жизни. По слухам, которые доносились до моих ушей, Орландо де Брег принадлежал к очень древнему, но почти угасшему роду. Среди его предков были сильные и мужественные люди, которые оставили след на страницах летописей, но стерлись в памяти верховной знати. Увы, но в наше безумное время верность и бесстрашие не приносят ни богатства, ни славы.

Тем не менее я продолжал наблюдать за этим человеком, хоть и понимал, что это крайне неприлично. Мне удалось заметить, что шевалье де Брег большую часть времени проводил в библиотеке, где, по словам братьев, часто засиживался над такими книгами, как труды Ибн-аль-Алькама и пророчества Мерлина, кои хранились в отдельной комнате и подлежали самому бережному обращению.

Ко всему прочему, де Брег часто беседовал с настоятелем, прогуливаясь по нашему саду, и пользовался большим уважением у брата-инфирмария, с которым подолгу обсуждал силу лекарственных трав, используемых в лечебнице. Не ускользнуло от моего внимания и еще одно обстоятельство, привлекавшее братию более остальных.

Один раз в месяц Орландо де Брег уходил из города…

Уходил на неделю и отправлялся на север. Налегке – без поклажи и каких-либо припасов, которые должны скрасить дорогу странствующему. Ничего, кроме теплого плаща и оружия. Возвращался всегда неожиданно и, как правило, в скверном расположении духа, после чего несколько дней пил вино в заведении Гая Григориуса. Многие из монахов высказывали свои предположения о причинах его поведения, но мне казалось, что они были далеки от правды. Да, монахи любят обсудить дела мирян, если поблизости нет старших братьев, которые не преминут наказать излишне болтливых за многоглаголание.

Шли дни… Одним зимним вечером меня отправили отнести записку рыбному торговцу. Наш келарь был слишком тучен и ленив, а мне такие поручения были только в радость. Это приятнее, чем помогать брату-инфирмарию и чихать от пыли его лекарственных трав. Дело шло к вечеру, и узкие улочки тонули в сумерках. Воздух был свеж, под ногами скрипел выпавший снег, и душа наполнялась тихой и благой радостью, словно я получил весточку с далекой заснеженной родины. Помнится, что Барт Уэшем называл эти чувства непонятным словом fernweh, означавшим, по его мнению, тоску о родине, страсть к путешествиям, боль старых ран и устремления души, которые сильнее всех воспоминаний. Погрузившись в свои мысли, я свернул в один из переулков и даже не сразу услышал шум драки…