Алина Чинючина - Сказка о принце. Книга вторая

– На кровать давай…

Вдвоем они отволокли его в «чистую горницу», на единственную кровать. Тетка кровать эту берегла, на ней только гостей почетных укладывала – кума с кумой да его, Жана, когда он ночевать приходил. Эх, тетка, знала бы ты, кого теперь туда тащишь.

– Это кто ж такой? – отдышавшись, спросила тетка, быстро закрыла дверь и посмотрела на любимого племянника подозрительно. – Где взял?

Жан кашлянул смущенно, пригладил волосы, отряхнул мундир. Мимоходом подумал, что, наверное, весь перепачкался в крови. А что он мог ответить?

– Да шел, понимаешь, по улице… в патруле я сегодня. Смотрю, мили за полторы за Воротами лежит в канаве. По виду – благородный. Я и подумал: может, ограбили да бросили? А он живой вроде.

– А сюда-то зачем приволок?

– А куда его было, тетка? В город тащить – ночь, Ворота закрыты. А до утра он концы отдаст.

– А у меня если концы отдаст?

Жан сглотнул.

– Ты… а вдруг не отдаст? Ты ведь знаешь, чего и как. Ну, ты перевяжи его хоть. Очнется – чай, отблагодарит.

– Отблагодарит, как же, – проворчала тетка, занавешивая окошко и зажигая свечу. Взгромоздила на печь котел с водой, сняла висевшую над косяком связку сухой травы. – Они, благородные, так и ждут, чтобы спасибо сказать. Раз скажут – больше не захочется.

Она помолчала, подумала. Потом вздохнула, повязала передник, убрала волосы под платок.

– Ладно, Бог с тобой. Вздувай давай огонь да еще воды мне принеси. Ты, что ли, в карауле нынче?

– Точно, тетка. Хватятся меня… идти бы мне надо.

– Ничего, не убудет, успеешь. Ты мне хоть раздеть его помоги, а уж перевяжу я сама, и уберу все потом.

Она посмотрела на него – и охнула:

– А перепачкался-то как! Как же ты такой обратно придешь? Скажут – убил кого… Снимай-ка давай свою амуницию, я застираю…

– Да как же…А обратно я как пойду?

– Пойдешь. Я застираю, и пойдешь. Снимай!

Решительно засучив рукава, тетка прошла в горницу. Через несколько минут оттуда послышался ее голос:

– Надо ж, изверги, как изватлали человека. Ведь места на нем живого нет. Как еще жив до сих пор, не пойму я…

Жан вывалился от тетки совершенно измученный. Прислонился к плетню, поднял голову, посмотрел на темное небо, поежился. Надо бы торопиться, чтобы успеть до утра, но совершенно не держали ноги. Тряслись пальцы, очень хотелось закурить, а еще лучше – выпить. Выпить, напиться, ни о чем не думать, забыть все, как страшный сон. Дурак, мелькнула у него первый раз ясная мысль. Ох, и дурак.

Где-то в глубине души Жан подозревал, что еще не раз придется ему раскаяться в той непрошеной жалости. Но – назвавшись груздем, полезай в кузов. Что сделано, того не поправить.

Жан махнул рукой и побрел прочь по темной улице. Ладно, авось пронесет.

В казарму Жан вернулся перед рассветом. Зевая во весь рот, он брел по длинному коридору, мечтая, как сейчас угреется под одеялом и соснет еще хотя бы полчасика, а лучше бы совсем не вставать. За драную рубашку нынче влетит, и мундир до побудки высохнуть не успеет… где бы повесить?

Едва он сел на нары и принялся стягивать сапоги, как Легран, спавший рядом, зашевелился и открыл глаза.

– Ты как? – шепотом спросил он.

– Нормально все, – так же шепотом ответил Жан, падая и укрываясь одеялом.

Легран смерил его подозрительным взглядом и хотел еще что-то спросить, но Жан уже отвернулся и закрыл глаза.

Утром, только их выстроили на плацу, к командиру подбежал молоденький вестовой – взмыленный, запыхавшийся. Подлетел, вытянулся, что-то тихо сказал.

Старшой нахмурился.

– Таааак. Рядовой Вельен, рядовой Легран.

Двое переглянулись озабоченно и сделали два уставных шага вперед.

– Пойдете… туда, – старшой неопределенно мотнул головой куда-то в сторону.

Куда «туда», было и так понятно. После подобных ночных заданий отличившихся часто вызывали в это самое «туда», и каждый раз счастливчики возвращались обласканные; реже – обруганные… реже – потому что обруганные обычно вовсе не возвращались, и о судьбе их предпочитали не спрашивать. В глазах оставшихся в строю товарищей по ночному делу Жан прочел откровенную зависть. И вздохнул.

– Нарвались, – прошипел Легран.

– Обойдется, – так же тихо процедил Жан. – Не боись.

О том, что сам боится до судорог, Жан, понятное дело, говорить не стал. Еще не хватало.

Коленки дрожмя дрожали, пока шли они – не к канцелярии, как обычно, а к двум оседланным лошадям, ждущим их у ворот. Пока ехали утренними улицами столицы, Жан все смотрел, смотрел на восходящее солнце. Неужели это последнее солнце в его жизни? Неужели их ведут в тюрьму, из которой никогда не возвращаются?