Ярослав Коваль - Родная кровь

– Не знаю. Думаю, на Честиборх попробую выделить время уже сейчас, а остальные княжества навещу позже, если будет возможность.

– Понимаю. Разумеется… Позвольте сделать вам подарок от своей семьи. – Князь поспешно подал знак, и слуги засуетились, забегали. – Моя супруга и дочери вышили для вас личную хоругвь. Они постарались подобрать цвета как можно точнее.

Вышедшие чуть вперёд слуги развернули небольшой стяг из плотного шёлка одного из оттенков заката. На ткани был вышит серебряный беркут, символ Беотрайда, и над ним – язык великолепного золотого пламени. Именно такой, как нужно.

Роннар от души выразил восхищение и благодарность, и три дочери князя, привстав с мест, раскланялись, явно польщённые его вниманием. Хоругвь, аккуратно свернув, унесли, а Исла, наклонившись к принцу, прошептала с досадой:

– Ох, жаль, что они поспели раньше, чем наши мастерицы. Просто наши девушки взялись делать сразу большое полотно, но, поверь, они шьют золотом ничуть не хуже.

– Верю. Каждому подарку найдётся применение… Восхищён искусностью ваших дочерей, князь!

– Да, они постарались, – улыбнулся гостеприимный хозяин.

На удивление Роннару легко далась светская беседа. В дальнейшем разговоре дел почти не обсуждали, да и зачем, если всё решилось в первые же минуты: статус был признан, вассальные обязательства подтверждены, всесторонняя помощь обещана. После ужина принц вышел освежиться на террасу. Окрылённый таким лёгким успехом переговоров с князем, нашёл взглядом Трагвита, подозвал его и затеял беседу на эту тему – отчасти потому, что хотел услышать рассказ о своём триумфе ещё и из уст товарища. Ведь это всегда приятно – лишний раз получить признание.

Но друг его не понял.

– Чему ты удивляешься? – весело возразил он. – Разве князь мог отказаться признать тебя господином? Если б только вслух что-то такое сказал, получил бы полномасштабное восстание. Никто из его подданных не понял бы отказа подчиниться законному сыну Лучезарного короля. Кощунство же! Конечно, князь должен был всё признать, а ещё постараться с тобой подружиться. Вот он и старается. Тебе нужно просто его чуть-чуть поощрить, делов-то!

– Хорошо, раз так… – разочарованно ответил Роннар. – Заглянем ещё и в Честиборх, посмотрим, что скажет тамошний князь.

– Он скажет то же самое, не сомневайся.

– Хорошо… А твоя сестра отлично держалась. Ты заметил?

– Да, она молодец, – гордо согласился Трагвит, оглянувшись на Ислу. – Идём? А то там княжеское семейство вроде бы проявляет беспокойство. Я слышал, будто бы они приготовили какие-то развлечения, без тебя не могут начать.

– Иду.

Слабость одолевала Бовиаса, хотя он понимал, что в целом здоров (насколько вообще может быть здоров слепец, страдающий к тому же от сильнейших головных болей), но почти ничего не мог с собой поделать. Огромное усилие требовалось даже для того, чтоб просто подняться с постели, сесть к столу, позавтракать, особенно если знаешь, что можно совершенно спокойно остаться лежать, и еду тебе подадут. Даже поесть ему было трудно, и потом он долго отдыхал, спрятав перевязанное лицо в подушку.

Принц не вполне понимал, что с ним такое творится, да и не задумывался. Просто почувствовал в какой-то момент – нужно что-то с собой делать, иначе он просто перестанет существовать. Разумеется, то и дело его посещали мысли, что так было бы даже лучше (ну какой от него толк, от калеки, и впереди не ждёт уже ничего хорошего или достойного!), но они были мимолётны. Нужно было продолжать жить.

Сперва он заставлял себя вставать с постели, потом – умываться и выдерживать бритьё, и каждый раз буквально вымогал у себя каждое следующее движение, каждое действие. Потом даже попросил вывести себя наружу. Ему помогали сразу двое – монах и какая-то женщина с мягкими руками. Он безумно уставал о того, что не видел ни куда шёл, ни самих помощников, ни того, что творилось под ногами. А ещё впервые Бовиас ощущал себя абсолютно одиноким. К нему обращались и с ним говорили, прикасались, если было нужно, но у него не появлялось ощущения, что рядом – настоящие живые люди. Была только бессмысленная пустота, и нельзя было воспринимать её как мир во всей его прежней полноте.

В один из дней Бовиас попросил отвести себя в главный храм, туда, где в боковом нефе среди памятных надгробий других королей высился и кенотаф его отца. Добирались туда долго, а потом ещё дольше принц сидел у входа, переводя дух. Разумеется, ему и внутри дозволили бы посидеть, но всё-таки это было не принято. Собираясь с духом, Бовиас сперва, как и подобало, пытался размышлять о Пламени, потом подумал, что сказал бы своему отцу, если б тот был жив. По большому счёту им обоим нечего было друг другу сказать, близких отношений между ними никогда не было. Глупо бы звучал единственный напрашивающийся упрёк, что отец избрал ему в матери не самую лучшую женщину. Глупо и дерзко.