Анастасия Вихарева - Дьявол и Город Крови - Там избы ждут на курьих ножках

Всяк поносить мог, да не всяк закатать поношение в железо. Будто глаза у нее открылись, но как-то неправильно – на могилу. Вдруг ни с того, ни с сего начала жалеть, что прожила столько лет и не искала ее.

Тряхнула она головой, отогнала мысли черные – и снова в тумане поплыла.

Она мало что поняла из речей кузнеца, но щедрый оказался дядька Упырь, не пожалел для нее железа.

– Дяденька, – робея, спросила она, – а что это за железо? Не бывает такого… Его из руды достают, оно полезным должно быть. А это железо… какое-то неправильное, черное оно.

– Соль земли это, – назидательно просветил ее кузнец. – Врачует она меня и всякого пришельца.

– А это как?

– Вот, вижу я перед собой дуру – и понимаю: умный я, и дуру из тебя я сделал, потому что умнее – и сразу легко мне. И другие увидят, кто перед ними стоит.

– А я?

– А от тебя у человека не убыло, и то хорошо. Ведь если все умные будут, как узнать, кто умнее? Мы с тобой как два полюса, – растолковал кузнец, – один отрицательный, другой положительный. Я положительный, ты отрицательная. Смотрят на нас и сразу видят, кто живет правильно, а кто неправедно. Я – пример для подражания, люди равнение на меня берут, а ты – убожество и членовредительство, для людей ты – горе горькое и лихо неподъемное.

– Но ведь соль делает землю пустынею, – возмутилась Манька до глубины души. – Разве возможна радость, когда никакое дерево на земле не вырастет?

Кузнец поперхнулся слюной, и Манька вдруг заметила, как подозрение и тревога застыли где-то там, за его лицом. Он смотрел на нее с подозрительным прищуром, и так пристально, будто пронизывал насквозь. А еще показалось ей, будто под его лицом еще одно – серое, страшное, хищное, и то, второе, напугало ее до дрожи.

– Знаю болезнь твою – гордыня имя ее, – осудил ее кузнец за любознательность. – А ведь пьяная мать родила тебя, отец назвал отродьем падали. Смирилась бы, несла свой крест с покорностью – и открылись бы тебе, Маня, многие пороки твои, но вижу, нет пользы от слов, одержима грехом – и не останавливаю. Что ж, твоя участь мне ведома, не сама идешь – бесы ведут. Бесы – ни хорошо, ни плохо. До добра еще никого не довели, но супротив хорошего человека не устоят и вреда ему не причинят, потому что бесы эти твои.

– А есть что-то хорошее в ваших предсказаниях? – скептически хмыкнула она.

– Есть. Для души твоей есть. Там, Маня, – загадочно предрек кузнец, ткнув пальцем в небо, – обретаются души, а не люди. И воздастся каждой по делам ее. Душа твоя велика, но ты мала, чтобы вместить дела ее и быть ей опорою. И когда упокоишься Небесами, войдет она, душа твоя, в Царствие Божье чистая и убеленная, а ты пожалеешь, что радела о сокровищах на земле, где моль и ржа подъедают и воры подкапывают.

– Да как что-то на небе собрать? – изумилась она. – Если вы про порядочность, про честность и все такое, то сохранила я от юности своей. Но результата не видно.

– Вот и я о том… – презрительно фыркнул кузнец. – Пришли к тебе разбойники, и в одну ночь осталась без штанов, а то богатство, которое на небо положено, никто не унесет, но все видят. Богатство возвышает человека, да не каждый знает, где и как его сеять, – Упыреев постучал каменным кулаком по ее лбу. – На небе его сеют, Маня, на небе… – и криво усмехнулся. – А у тебя там голод, холод, глады и разорение – и тоже видят – все, кроме тебя. Но не уразуметь тебе умишком бестолковым и приземленным.

– Странно вы говорите, дяденька, будто я и душа не одно целое…

Дядька Упырь, гордясь своей ученостью, презрительно и брезгливо покривился.

– Сказано: кто не возненавидит души своей в жизни сей, тот не войдет в Царствие Божье. А сказано тем, кто разумеет. Но спасение душе твоей близко, ибо приблизилось к тебе Царствие Небесное, а к душе Царствие Божье. И приму ее, как пастырь и наставник, и поведу по жизни, как сына, обрящего бессмертие. Но ни к чему тебе такое разумение, ибо сказано: в царствие Божие дано войти только избранным – и мало их. Вот обутки твои, вот посохи и караваи… – кузнец сунул ей железо, не без удовольствия наблюдая, как она согнулась под тяжестью ноши, и предрек: – Не пройдет и месяца, как земля пожрет гордыню твою, – ненадолго задумался, почесал лоб и вроде как успокоился, избавившись от каких-то ему одному ведомых сомнений: – Куда тебе деваться-то… Не бог весть какое у нас государство… Ты только с пути не сворачивай, а то с тебя станется, ты ж непутевая, все не по-человечески, все наперекосяк.