Алан Чароит - Время испытаний

Элмерик по просьбе всё той же Келликейт сыграл несколько весёлых мелодий, но вскоре вынужден был отложить флейту, сославшись на усталость. У него ощутимо кружилась голова, а в теле чувствовалась удивительная лёгкость, как если бы вся его кровь вдруг чудным образом превратилась в недобродившее вино. Может, он на радостях немного перебрал сидра, а может, ему хватило и всеобщего беззаботного веселья, чтобы почувствовать себя пьяным без вина.

Соколята разбрелись по комнатам, когда до рассвета оставалось часа три – не больше, – и теперь Элмерик тщетно пытался заснуть, сжимая в пальцах деревянное веретено, спрятанное под подушкой. Запах спелой рябины был настолько сильным, что даже на языке чувствовалась горечь – похоже, он успел раздавить бóльшую часть ягод, пока таскал их за пазухой. Перед мысленным взором вереницей проносились события последних дней, и от этого барда бросало то в жар, то в холод. Он вертелся и комкал простыни, то укрываясь одеялом, то сбрасывая его, зарывался лицом в подушку, а то и вовсе прятал под неё голову, когда Орсон вдруг начинал громко сопеть во сне и время от времени всхрапывать.

Любой житель Холмогорья непременно посоветовал бы ему считать воображаемых овец, прыгающих через забор, но сегодня этот проверенный рецепт не помогал. Элмерик вспомнил семейную легенду. Его знаменитый прапрадед, скрипач Вилберри, частенько страдавший от бессонницы, говорил так: «Настоящий чаропевец перед сном вспоминает не глупый скот, а ноты самой сложной мелодии, какую только может себе вообразить. Если даже это не помогает – значит, нынешняя ночь вовсе не предназначена для сна, и до рассвета можно делать что угодно: сочинять музыку, творить чары, искать случайных любовных утех, пить эль и пускаться на поиски приключений, но только не спать».

В другие дни Элмерик с лёгкостью бы согласился с мудрым предком, но именно сегодня ему нужно было увидеть колдовской сон. Он начал повторять в уме строфы поэм, которые мастер Каллахан задал выучить на завтра. Порой барду казалось, что наставник нарочно выбирает самые скучные и длинные баллады, чтобы испытать его терпение. Возможно, так оно и было – без труда никакая наука не пойдёт впрок.

Переводы Каллахана отличались берущей за душу образностью и при этом были понятными (чем не могли похвастаться древнеэльфийские тексты, встречавшиеся Элмерику во времена недолгих, но бурных странствий), но даже эти песни никак не хотели укладываться у него в голове. А может, дело было в колокольчиках, звеневших где-то неподалёку – почти на грани слышимости…

– «Взываю к шести дочерям океана, что выткали нитью узор долгой жизни…», – шептал бард, шевеля губами.

Он запнулся, натужно вспоминая следующую строфу баллады, отводящей случайную смерть в бою, когда вдруг над ухом прозвучал знакомый до слёз мелодичный голос:

– «Пусть слава моя не падёт ради смерти, пусть смерть не придёт ко мне так же, как старость».

Элмерик вздрогнул, поднял голову и невольно зажмурился от яркого, слепящего солнца. Комната, где он долгие часы силился заснуть, исчезла. Над головой раскинулось чистое синее небо, какое бывает только поздней весной, и сам он лежал в мягкой траве на крутом склоне холма. На нём была летняя одежда: простая рубашка и лёгкая туника из изумрудно-зелёного льна. Штаны, подвёрнутые до колен, открывали босые ноги. В левой руке он не без удивления обнаружил веретено Розмари – всё в желтоватых потёках от рябинового сока.

Место было знакомым, хотя бард точно знал, что ни разу не бывал здесь наяву. Уже трижды он видел эти бескрайние зелёные просторы и белые изгороди из мелового камня, которые поначалу спутал с видами родного Холмогорья. Только теперь он понял, что эти края никогда не принадлежали миру людей. Сиреневые цветы, которые Элмерик когда-то принял за обычные колокольчики, покачивались на ветру и издавали мелодичный звон. На стеблях и листьях блестели хрустальные капли росы (что само по себе казалось странным, ведь солнце стояло почти в зените), ветер перебирал травинки, и капли, соприкасаясь друг с другом, тоже тихонько позвякивали. Казалось, будто невидимый музыкант играет на серебряных колокольцах, вплетая в свою мелодию и звон холодного ручья, бегущего по камням у подножия холма, и шум ветра, и громкое пение птиц.

Элмерик коснулся одной из росинок. Та сорвалась в подставленную ладонь, ранив его неожиданно острым краем. Он одёрнул руку, уронив кусочек хрусталя на землю. На кончике пальца выступила кровь, и бард поспешно слизнул алую каплю.