Ольга Яковлева - Время зверя

***

Анна неподвижно стояла в пространстве археологического музея Неаполя и изучала свидетельства прошлого, фрески, мозаики и предметы быта, всё то ничтожно малое, что осталось от навеки сгинувшей во тьму древней цивилизации. Она рассматривала каждую деталь, до мелочей, пытаясь постичь глубину вещей, а сквозь них увидеть прошлое, оживающее в этих чудом сохранившихся свидетельствах чужого бытия.

– Вы жили, страдали, любили, – напряжённо размышляла она, – а время не оставило от вас ничего. Так человеческая жизнь проходит в мечтах и надеждах, суете и рутине повседневности, а потом вечность уносит её с собой, не оставляя ни следа. Случайные имена творцов, поэтов, ремесленников, немногочисленные свидетельства жизни той эпохи – вот и всё, что осталось от уничтоженного тьмой города. Тьма приходит и поглощает всё, не оставляя нам ничего от прошлого, так есть ли смысл любить и творить, если всё исчезнет? И если я сама исчезну во мраке времени, имеет ли значение то, что я сейчас дышу, думаю, люблю и страдаю? Так ли вечна наша жизнь или она тоже исчезнет во мраке времени? Как страшно осознавать пропасть небытия, лежащую между прошлым и будущим, эта пропасть забирает себе всё без остатка, и все мы постоянно смотрим вниз, страшась упасть и неизбежно попадая в её плен… Как страшно и как соблазнительно мечтать, что кто-нибудь из нас сможет уцелеть в круговороте времени, жить вечно или умереть, оставив после себя вечную память. А что останется после меня?

Анна мучилась вопросами, на которые не было ответа, и даже Александр не мог успокоить её.

– Разве не прекрасно будущее тем, что оно неизвестно нам? – отвечал он ей вопросом на вопрос. – И тем, что там, впереди, нас ждёт непознанное, неведомое, что наш путь полон открытий и лишён страха смерти?

– Но все они сгорели, – отвечала ему Анна, – а другие, подобные нам, сгинули в костре небытия.

– Но мы пока живы, – возражал Александр, – и пока мы испытываем чувства, пока нами движет инстинкт и воля к жизни, мы не должны думать о небытии.

Он обнимал её и прижимал к себе, стараясь успокоить. – Не для того я однажды вырвал тебя из кровожадных лап смерти, – шептал он ей на ухо, – чтобы отдать во власть боли и отчаяния. Не думай о страшных непознаваемых тайнах бытия, живи этим мгновением, уверенно смотри в будущее и помни, что я никогда не отдам тебя во власть безвременья.

Они улетели на рассвете в Лондон, не зная, когда вернутся и вернутся ли снова в это место на земле. Александр не говорил этого вслух, но и им постепенно завладевали мрачные думы, предчувствие чего-то неизбежного, что скоро должно было произойти, и предотвратить это он был не в силах.

– Будь, что будет, – мрачно думал он, смотря в окно самолета, улетавшего вместе с ними на север. – Главное, чтобы мы оставались вместе в этом круговороте событий. – Он крепко сжал руку Анны, сидевшей рядом с ним, и не отпускал до самого окончания полета.

***

Начались съёмки, и в течение следующих трех дней Дим не разрешал себе приближаться к Софи, избегал разговоров и даже случайных взглядов, чтобы не позволить силе желания снова пробудиться в нём. Они вставали рано утром, с восходом солнца, снимали до обеда, потом возвращались в дом и отдыхали до заката. Тогда они снова выходили с оборудованием в поле, чтобы сделать серию снимков в прозрачном закатном свете. Грозы больше не было, и финальная сессия всё откладывалась на потом.

– Как бы нам не пришлось здесь задержаться в ожидании стихии, – смеялась Софи в разговоре с менеджером, искоса поглядывая на Дима, но его взгляд рассеянно блуждал, избегая останавливаться на ней. Теперь она могла вести с ним диалог только сквозь объектив своей камеры, и тогда он смотрел на неё, безучастно, внимательно, страстно, как того требовал образ, потом отворачивался, а в перерывах уходил в сторону. Казалось, что он равнодушен ко всему происходящему и ждёт, чтобы тягостные для него съёмки поскорее закончились, но на самом деле в его груди бушевала буря. С тех пор как он убил зверя, жажда крови в нём только усилилась, и в конце концов он вышел на охоту за человеком.

– Я обещал Анне больше не убивать, – бормотал он вполголоса, бродя после захода солнца по деревне, – но уж несколько глотков крови я могу взять у этих фермеров. – И он заходил в дом, очаровывал мужей, ласкал жён, брал у них немного крови и шёл дальше, невидимый, безмолвный призрак, не оставляющий следов. Он молча страдал, наблюдая картины тихой семейной жизни, и неведомое прежде ему смятение поднималось из глубин его души. Он так давно был погружён в небытие, что забыл про человеческие страсти, страдания и радости, и вот теперь эти невинные люди, безмятежно возделывающие землю, напоминали ему о его собственной, так давно, безвозвратно ушедшей во тьму веков смертной жизни.