Антон Воробьев - Lex est voluntas

Коридор вывернул в огромный зал, заставленный саженцами и клетками с мелкой живностью. Дальняя стена помещения была прозрачной, за ней плескалась вода, пронизанная снопами зеленого света. В её изумрудных глубинах шевелились щупальца и плавники эльварийца.

Тэккат – а это был он – почувствовал присутствие Степана и направил на ученика один из длинных глазных отростков. Впрочем, убедившись через секунду, что Стариков пришел не к нему, инопланетянин переключил свое внимание обратно на портал – область искаженного пространства в центре зала.

Степан и Тимофей прошли сквозь завязанные в узел измерения и оказались в слабо освещенном помещении с широкими окнами. За стеклом к близкому горизонту убегали серые холмы Цереры.

– Здесь у нас – один из выходов на поверхность, – будущий аспирант повел могучей рукой в сторону шлюза. – Если тебе приспичит погулять по местным буеракам – учти, что земная гравитация поддерживается только на станции и прилегающей территории. В диких краях рекомендую опробовать прыжки вверх.

– Может ты хотел сказать «не рекомендую»? – покосился на Тимофея квестор. – Кто меня потом в открытом космосе ловить будет?

– В открытый космос не улетишь, – заверил терраформист. – Поверь опытному исследователю. Максимум – метров на двести поднимешься. А с такой высоты как раз открывается прекрасный вид на долины и кратеры.

– На серые долины и серые кратеры? – скептически вопросил Степан, шагая по коридору вслед за широкоплечим проводником. – Сомнительное удовольствие.

– Нету в тебе романтики первооткрывателя, – укоризненно заметил Тимофей. – Каждый серый холм – это потенциально зеленый холм. Как говорит наш завкафедрой, Земля была безвидна и пуста, пока не пришел терраформист. Учись видеть потенциал, юный квестор. Для тренировки можешь взять мраморную глыбу и созерцать её по вечерам, представляя, какие статуи прекрасных дев из неё можно сделать.

– Уроки старого терраформиста? – усмехнулся Степан. – Не, серые долины мне все равно не нравятся. Я, пожалуй, подожду с прогулками, пока вы тут флору не запустите.

– Долго ждать придется, – сказал Тимофей, открывая дверь в лабораторию. – Мы здесь постоянных изменений не делаем. Проверяем, как новые законы работают – и всё обратно сбрасываем в ноль. Так что флора и фауна на поверхности задерживается максимум на месяц.

Лаборатория широкой подковой охватывала опытное поле – участок серого грунта, состоявшего главным образом из пористой глины и льда. Вокруг поля на стальных стеблях колосились анализаторы и датчики.

В длинном помещении было многолюдно, лаборанты и студенты, разбившись на группы по десять-пятнадцать человек, сидели за круглыми столами и готовились к экспериментам. Тимофей подвел Старикова к седовласому мужчине лет пятидесяти, на лице которого застыло печальное выражение.

– Степан Стариков, новый квестор, – лаконично представил Степана будущий аспирант. – А это – научный руководитель лаборатории профессор Экхард Вернер.

– Ох, да не стоило вам беспокоиться, – поспешил заверить профессор, пожимая руку нового квестора. – Мы бы и сами разобрались. Тут у нас, слава богу, никто не пострадал.

– Насколько я понимаю, с момента появления аномалии прошла почти неделя, – возразил Степан. – И разобраться самим у вас не получилось.

– Орешек попался твердый, – признал Вернер. – Ребята в сто сорок третьей группе очень талантливы. Но я бы на вашем месте не стал тратить время на этот эпизод. В конце концов, это просто студенческая шалость.

– Из-за которой вы уже шесть дней не можете проводить эксперименты, – не согласился Стариков. – Думаю, время потратить все-таки стоит. Расскажите подробнее, что это за аномалия, кто из студентов её установил, – попросил он.

– М-м… хорошо, – почесал седую бровь профессор. – Только я вас очень прошу, не наказывайте этих ребят слишком строго! – взволнованно добавил он.

– Мы в тюрьму за шалости не сажаем, – успокоил его Степан. – Будут сотрудничать – отделаются выговором.

– Что ж… воздействие аномалии можно наблюдать на нашей экспериментальной площадке, – махнул рукой Вернер.

В мыслеинтерфейсе появился широкий экран – казалось, он возник сам собой, повиснув в воздухе рядом с профессором. На экране демонстрировался участок поверхности Цереры – относительно ровное поле, освещенное многочисленными прожекторами. По его серой глади тянулась легко различимая надпись, выполненная чем-то темным.