Сергей Малицкий - Тени Богов. Избавление

– Не лебези, – поморщился вельможа. – Я слушаю тебя.

– Первый вопрос о том, что случится, если сосуд будет разбит? – прищурился Коронзон. – Может ли быть так, что это освободит величайшего?

– Мы не можем знать точно, – покачал головой вельможа. – Может и освободит, а может опять отправит в тот хаос, что царит над колыбелью. И тогда нам придется все начинать сначала. И если величайший найдет пристанище в ком-то из смертных, кто нам неизвестен, результат может быть тем же самым. Для нового обряда нам потребуется еще больше крови, а количество смертных в Терминуме, да и менгиров – конечно. Нельзя целую вечность затачивать даже самый великий клинок. Однажды от него останется только рукоять. Какой твой второй вопрос?

– Почему мы всегда говорим – величайший? – скорчил гримасу Коронзон. – Ведь речь идет о величайшей? Это ведь она?

– Баба с лоном и сиськами? – поднял брови вельможа. – Приди в себя, Коронзон. Или же ты считаешь себя мужчиной? Дух вечный и несокрушимый выше этого. Любой полудемон, даже детообильный Карбаф – выше этого. Впрочем, это мелочи. Твой третий вопрос?

– Чем было плохо то, что было? – вовсе скривился Коронзон. – Почему бы нам было просто не править этой страной и этими смертными до скончания веков? А что если величайший опалит пламенем эти земли и уничтожит их? Мы уже пережили нечто подобное!

– Может быть, и уничтожит, – закрыл глаза вельможа, а когда открыл их, Коронзон отшатнулся, поскольку увидел тьму под его веками. – Но в таком случае он уничтожит их вместе с клеткой, в которую мы заключены. К тому же, кто знает, когда наступит скончание веков? А вдруг оно близко? Но даже если до него вечность, что будет, когда сила менгиров иссякнет вовсе, и Терминум окажется без защиты? Эта ведь лишь не слишком большая часть этого мира!

– То есть, просторы для отворения рек крови и боли еще имеются? – уточнил Коронзон.

– Ты все понял, что я сказал? – ответил вопросом вельможа.

– Да, Тибибр, – склонил голову Коронзон.

Гледа парила в воздухе и в тишине. Подрагивала от неслышного ветра, взлетала к безмолвным облакам, которых было мало, словно они истаивали под утренним, но уже обжигающим светилом, опускалась, снова взлетала и оказывалась то тут, то там, словно она была не одной птицей, а множеством птиц или становилась той или иной птицей из ожидающей поживы стаи стервятников по выбору.

И еще она была голодом. Не испытывала голод, а была голодом, состояла из голода и могла бы сожрать все – и десятки тысяч воинов, что выстраивались внизу на голой земле, готовясь к битве, и их предводителей, и их оружие и доспехи, и тринадцать младших умбра, идущих сквозь боевые порядки берканцев в их первые ряды, и пятерых высших умбра, что еще не появились на поле битвы со стороны фризов, не встали среди них и отрядов энсов, но могли появиться, если чаша весов будет клониться не в ее пользу, хотя что может быть пользой, если есть только голод? Невыносимый голод, схожий с пыткой, столь беспощадный, что она готова была сожрать даже три обелиска, три скрещенных менгира, что застыли между одними рядами и другими. Если бы только она могла.

Сможет.

Однажды она все это сожрет. Сожрет для того, чтобы хоть на миг насытиться. Насытиться и овладеть этим миром, который оказался столь неподатлив. Но пока ей придется довольствоваться запахом крови. Всему свое время. Пусть будет хотя бы запах крови. Даже если ее голод от этого лишь воспылает. А пока – главным была битва.

Битва, которая происходила у нее на глазах.

Не нарушая безмолвия, фризское воинство медленно двинулось вперед.

Засверкали мечи энсов.

Неслышно забили фризские барабаны и загудели берканские дудки.

Две силы, две армии стали сходиться.

Скоро.

Через минуту.

Через секунду.

Через долю секунды прольется кровь, и невыносимая, ненавистная, убийственная тишина, которая хуже голода, прервется, должна прерваться, не может не прерваться!

Но нет.

Вот уже первая кровь, и вторая кровь, и лужи крови, а она все так же парит в тишине и пытается понять, почему их тринадцать? Почему там, в первых рядах берканцев встали несокрушимыми бастионами, разя энсов и фризов, именно тринадцать младших умбра? Почему не десять? Не девять? Не восемь? Почему тринадцать? Было что-то важное в этом числе, но голод, а особенно тишина не давали ей сосредоточиться. И все же важным было и то, что Беркана начинала побеждать. Для нее, парящей над схваткой, не имело значения, кто возьмет вверх, но именно в храмах Фризы продолжали возносить ей славу и приносить жертвы, именно высшие умбра продолжали служить ей, и она хотела, чтобы их служба не была омрачена даже тенью неудачи. В самую пору было бы призвать их на поле боя, но она не делала этого. Слишком много силы для этого требовалось. Силы, которую она с таким трудом извлекала из упокоища, извлекала, соорудив над ним башню хаоса, которая сама по себе была пропастью, пожирающей эту силу. Темницей, пожирающей ее силу. Или не она соорудила ее? А что если это сделала именно убийственная тишина?