Мила Карпова - Лесная тропинка до храма

Мне было так страшно, когда стены дома начали рушиться.

По улицам тогда ходил один из местных цыган – на нем было разноцветное тряпье, в ухе огромная серьга, в руках – гитара. А глаза безумные, будто кукольные. Он кричал, что люди из Ордена Очищения убили нашего бога.

Мне хотелось схватить его за шкирку и встряхнуть, как следует. Люди из Ордена – наше спасение, а не шарлатаны, которые скитаются по городам и просят мелочь. Какая глупость! Я была уверена, что орденцы спасают нас от катаклизмов и помогают всем, даже беднякам и деревенщине!

Цыган погиб первым. На него обрушилась стена одного из домов.

Крик моей подруги я не забуду никогда – она, вопя от ужаса, показывала на ближайшую нашу гору, Дунаджото. Эта гора испокон веков дарила нам плодородную черную землю, которая растила фрукты и овощи.

Сейчас с Дунаджото текла обжигающе-красная масса, а сама гора плевалась яркими всполохами.

Я чувствовала этот жар, когда пыталась вывести старух и детей из разваливающихся домов. Дышать было нечем. Я так боялась умереть.

Нас увозили на заговоренных лодках. Я проснулась от того, что Карл тряс меня – хотел удостовериться, что я жива. И напоить холодной водой.

Первые несколько дней я бредила и плакала, у меня была лихорадка.

Но я точно помню, как мой будущий муж встал за штурвал, одернул плащ и злобно сказал: «Эти орденские сволочи готовы пожертвовать чем угодно во имя своей призрачной цели».

Карл был прав. Мне становилось лучше.

На этом обрываю запись. Надеюсь, когда Альберт подрастет, он не сильно испугается этого отрывка».

Берт выдохнул.

Запись – тринадцатилетней давности.

Он знал, что мама не по доброй воле уехала из своей родной страны, которую она описывала, как лучшее место на земле – фрукты, солнце, добрые люди и все такое. Но чтобы с такими потерями и такой болью…

О гибели северного побережья Зора мало написано в книгах по новейшей истории. Но все знают точно – это было непредсказуемое извержение самого крупного вулкана, который спал несколько тысяч лет, и должен был спать дальше.

Эмили выделила слух о шестиногой огромной лани, которая была убита за пару недель до катастрофы.

Альберт вложил дубовый листок на этой странице и принялся судорожно листать записи.

Большинство страниц было залито черным – как будто дневник плавал в огромной чернильнице.

После этой тревожной заметки, наполненной воспоминаниями и болью – только записки о проданных товарах, нежные зарисовки о корабельных буднях и муже, несколько сладких строк о том, как Эмили скучает по сыну.

Альберт улыбнулся.

Конечно, он ничего не понимал, и тревога сжимала горло, когда он мысленно возвращался к прочитанному. Юркие пальцы листали дальше.

«Дата: 30 августа. 1823 год.

Я так тревожусь за Альберта. Каждый раз представляю его огромные серые глаза, крохотные рожки и белые волосы, и в сердце становится тепло, как будто я выпила целую чашку домашнего какао. Лучшие моменты в моей жизни – когда я рядом с ним и Карлом. Я так скучаю по нему. И тревожусь. Как он там без нас?»

Поставив книги на полки, Альберт в бесконтрольном порыве подбежал к окну и широко его распахнул, впуская ноябрьский свежий воздух в темную комнату. Сразу же стало легче дышать и, кажется, даже поднялось настроение.

Где-то рядом раздались звуки звонкой флейты. Должно быть, это упражняется в игре младшая сестра Софии, Ева…

Тонкие, покрытые веснушками губы Альберта тронула радостная улыбка, и он перелез через окно на черепичную, поросшую мхом крышу. Полупрозрачная мелодия трогала его душу, и становилось так славно, что на глаза наворачивались слезы.

Запрокинув голову, он взглянул в небо, чувствуя, как быстро и ритмично стучит сердце где-то в горле. Перистые облака, будто чудесные птицы, парили в болезненно-яркой синеве.

Наконец, по щекам скатилось несколько прозрачных капель.

– Милый, – рука Софии легла ему на плечо, и Альберт вздрогнул от неожиданности. Он, замечтавшись, не заметил, как к нему подобралась девушка. – Ты в порядке?

– Конечно. Твоя сестра играла на флейте, и я витал в облаках, – мазнув теплыми губами по прохладной щеке, Альберт сплел с Софой пальцы. В очередной раз он улыбнулся тому, насколько разными они были. Темные, смуглые руки с веснушками, покрытые мозолями – и нежная белизна фарфоровой кожи девушки-альбиноса.

– У тебя мокрые щеки, – встревоженно сказала Софиа.

– Я знаю, – спокойно отозвался тот и вновь сощурился на осеннее солнце. – Я мечтал.