Степан Кайманов - Тьма и пламя. На бескрайней земле [litres]

Вихрь подхватил мэйта, сжал его мощными, невидимыми лапами, захлестал кнутами по горячей коже.

Колдовской смерч, ревущий, свирепый и черный, подбросил мэйта, закружил его. Смертельная пляска вихря и человека началась. Шум заглушил все прочие звуки, песчаный столб стал царапать кожу. Земля и небо метались перед глазами. И глас разума, бранясь и взывая к богам, запоздало завопил о глупости поступка, который может стоить жизни. Впрочем, назад дороги не было. Как нет ее у человека, безрассудно, с закрытыми глазами, прыгнувшего с неизвестной скалы в надежде упасть в море, а не на острые камни.

Габриэля затошнило от тряски и кувырков. Он старался изо всех сил отвлечься от злой стихии, вспоминая уроки. Но пока выходило неважно. Темный вихрь, похожий на огромный хобот, казался несокрушимым. Он внушал уважение и страх, путавший слова заклинания и баламутивший воспоминания.

Еще один круг над землей, голубые и зеленые вспышки. И колдовской вихрь распахнул свою пасть, глотая мэйта. Черные, неустанно вращающиеся стены сомкнулись вокруг Габриэля, магическая сила подбросила его выше и закружила волчком, не позволяя поднять руки. А их нужно было поднять, чтобы разрушить бушующую магию.

Вихрь затыкал рот, сносил слова заклинания с губ, бил, хлестал и вязал одновременно. Габриэлю показалось, что он оглох; в голове стоял лишь невообразимый шум. Песок скрипел на зубах, забивал глаза. От дикого танца тугого холодного потока воздуха дышать было трудно. Вихрь не давал ни малейшей возможности соблюсти все условия, необходимые для заклинания. Смерч, летевший и гудящий над холмами, совсем не походил на те, что творили во время уроков милосердные сциники. Слишком милосердные.

Габриэль уже не надеялся поднять руки так, как это требовалось. Однако ему удалось сплести пальцы и, невзирая на безумие, царившее вокруг, произнести, выплюнуть вместе с песком еще несколько слов.

Магия неохотно, тонкими ручейками подкатывала к ладоням, словно остатки влаги из высохшего источника. Вместе со своим хозяином она как будто опасалась проиграть, страшилась безжалостного вихря. Но, к счастью, все еще подчинялась мэйту.

Габриэль почувствовал, как жестоко, точно иглами, закололо ладони. И растопырил пыльцы, брызгая магией. Белые и блестящие, почти незаметные в колдовском круговороте молнии ударили из обеих рук. Разрезая тьму, вплетаясь в нее, танцуя вместе с ней неистовый танец под рев, гул воздуха. Ярко-белая искрящаяся спираль блеснула в черном столбе, пробив его снизу доверху. Удар был нанесен, оставалось только ждать, беспомощно вращаясь в темноте.

Вихрь ощутил удар и, продолжая кружить Габриэля, зашатался, запрыгал, заметался по холмам, как когда-то метались сельчанки. И внезапно сузился, не то предчувствуя кончину, не то собираясь с силами для новой атаки.

Сквозь щелки век Габриэль в ужасе увидел, как раны на черном теле вихря стремительно затягиваются, а белая спираль, сплетенная из молний, растворяется во тьме. Но это было только начало. Залечив раны, смерч начал меняться. Тьма сгустилась, образуя тесный, как пивная бочка, кокон, где продолжал гудеть и вращаться воздух, не давая Габриэлю ни вздохнуть, ни шевельнуться. Мрак, холодный и ловкий, оплел мэйта, сдавил своими жестокими щупальцами, лишая всякой надежды на спасение. Бешеная боль пронзила тело насквозь.

Пытаясь глотнуть воздуха, теряя сознание, Габриэль подумал, что умирает…

Мир был покрыт туманом, где прятались призраки. Их голоса звучали отдаленно, неразборчиво и глухо, как со дна колодца. Иногда Габриэль видел неясные лица, подсвеченные дрожащим и мутным светом. Они выступали из густого тумана лишь на мгновение, а затем расплывались, растворялись в нем, словно две крупные капли белой краски, упавшие в воду.

Мэйт не знал, есть ли в нем еще хоть капля жизни или всю ее выпила голодная, хищная тьма. Сознание, как и все вокруг, заволокло жаркой мглой. Последнее воспоминание лишь наполняло тело страхом и обжигало болью, но не давало ясности. Габриэль помнил, как он прыгнул в черную пасть гигантского вихря, как закружился в нем, пытаясь разрушить. А потом…

Потом была тьма. И она возвращалась всякий раз, когда мэйту казалось, что он вот-вот очнется, сбросив тугие многочисленные путы, порожденные магией. Тьма пугала его больше всего. Он боялся, что она может забрать его навсегда. И радовался, когда приходили призраки. Их явление давало робкую надежду на то, что он не сгинет в темной бездне.