Ивар Рави - Мишааль

Утром, оставив нас на попечении жены, Ухуд ушел в порт. Его квоту на рыбалку в этом году уменьшили, в море теперь он выходил лишь два раза в неделю. После обеда рыбак вернулся с известием, что «Аусса» — так назывался сухогруз грека Баниотиса Селевка — пришвартовался в порту и должен приступить к разгрузке. Увидеть капитана ему не удалось, тот занимался таможенным оформлением груза.

Вечером Ухуд снова собирался в порт, но уже с Бадром, чтобы тот сам мог договориться о стоимости проезда на корабле. Я прогулялся по трущобам. Мрачная картина портила настроение. Везде бегали полуголые чумазые детишки, худые, многие с искривленными ногами, что казалось странным, с учетом того, что здесь преимущественно рыбная диета. Но как оказалось, рыбу здесь ловили, но не ели. Практически вся она шла на продажу, а основным продуктом питания оставались бобы и финики, в изобилии произрастающие на этой земли и стоившие сущие гроши.

Рискуя заблудиться, я прошел до первого приличного магазина, купил две замороженные курицы, головку сыра, несколько вяленых колбас, банку кофе, пару упаковок макарон и баклажку с водой. Сгибаясь под этой тяжестью, словно навьюченный верблюд, я вернулся в дом к Мириам, которая чуть не расплакалась при виде подобного богатства. Мясо в этом доме было редким гостем. С моими подсказками она приготовила на ужин куриный суп с лапшой, который был благосклонно встречен как детьми, так и вернувшимися мужчинами.

Узнав, что на судно попадет европейка, Баниотис заломил двойную цену. Если попадается нелегал араб, на это посмотрят сквозь пальцы, а вот нелегалы европейцы — это всегда опасно. «Аусса», со слов Бадра, был сухогрузом среднего размера. Он побывал на корабле, даже присмотрел каюту, которую за дополнительную цену уступал старший помощник Баниотиса, филиппинец Санни Пакияо.

— Кровать там одна, но она не узкая, — хитро улыбнувшись, сообщил араб, поблескивая глазами. «Надеешься там меня разложить? Обломишься, Бадрушка!»

Я поморщился, а Бадр опять впился в меня взглядом. Налившаяся грудь и тянущий низ живота сигнализировали, что пора ждать гостей. Видимо, постоянные стрессы влияли на переменчивый женский организм, никакой упорядоченности цикла! Может, это — следствие насилия, не знаю, не было возможности пойти к врачу. Единственное, чем радовали предстоящие месячные, так это отсутствием беременности.

Когда все вышли из-за стола, Баниотис попрощался с нами до завтра и ушел к брату. Мы с Бадром так рано никогда не ложились и теперь решили посидеть на улице, чтобы не мешать Мириам укладывать детей. Ночное небо усыпали мириады звезд. Одна сорвалась с небосклона и полетела вниз, быстро потухнув.

— Не успел!

На обиженное детское лицо араба нельзя было смотреть без смеха.

— Что не успел, Бадр?

— Не успел загадать желание. Только хотел его правильно озвучить, как звезда погасла.

— А что ты хотел загадать?

Мой вопрос смутил его. Он немного помедлил и спросил:

— Обещаешь не смеяться?

Я, конечно, пообещал, хотя меня уже начинало душить от смеха, что такой взрослый мужик искренне верит в исполнение желаний по воле падающих звезд.

— Я хотел загадать, чтобы ты не отталкивала меня. Чтобы мы вместе провели всю жизнь, счастливо жили, вместе состарились и умерли в один день.

Ни фига себе! Да тут не одно, а целый вагон желаний. Я посмотрел на него, а Бадр глядел на меня. Как на святую вещь или реликвию. С неприкрытым обожанием.

— Бадр! Ну теперь понятно, почему ты не успел. Чтобы все это загадать, нужно, чтобы половина звезд с неба упала.

— Мишааль, ты обещала не смеяться. — Бадр встал. — Ты не смотришь на меня, как на мужчину, а для мужчины не может быть ничего обиднее.

С этими словами он зашел в дом, оставив меня на улице.

Эх Бадр, если бы ты знал, каких усилий мне стоит не думать о тебе, как о мужчине. Как о желанном мужчине! Будь я девушкой, не было бы вопросов и сомнений, но я не могу переступить через себя. Я, вернее, мое тело, хочет тебя, хочет безумно. Проблема в том, что я тоже мужчина, и пусть меня насиловали как шлюху, но в душе я не стал женщиной. Я думаю как мужчина, мечтаю как мужчина. Я не могу приказать голове перестроиться, а ты и так все усложняешь. Мне что, переспать с тобой, чтобы потешить твое самолюбие? А мое? Что будет с ним, если я добровольно раздвину ноги и буду извиваться под тобой от наслаждения?

А если сбудется то, о чем говорила та ассирийка?..

Я сплюнул по-мужски и зашел в дом. Бадр лежал раздетый до пояса, а я еще вчера спал в одежде, чтобы его не провоцировать.