Ивар Рави - Мишааль

Бадр был прав, умом я это понимал, но сердце взывало к мщению.

Ужинали мы вместе с нашей хозяйкой, которую звали Меджнун. Рассудив, что двое человек ее не объедят, а может, проникшись историей любви несчастной еврейки и араба, она предложила нам готовить за символическую плату. Моей же платой за это была необходимость мило улыбаться, когда Бадр называл меня «хабиби», словно невзначай задерживая мою руку в своих руках и пару раз чмокнув в щечку. Играя роль, пришлось сдерживать эмоции. Получилось неплохо, потому что слезы умиления Меджнун были высшей похвалой моему артистическому таланту.

Вечером Бадр ушел. В спальне оказалась одна двуспальная кровать и полное отсутствие диванов или кресел. Сбросив подушку и покрывало на пол для Бадра, я лег спать, приняв душ.

Проснулся я от ощущения чужого тела: прижавшись к моей спине, спал Бадр. Понимая, что шуметь нельзя, я отодвинулся и долго не мог уснуть, ощущая дар молодого мужского тела в нескольких сантиметрах от себя. Утром, без лишних ушей, с ним следовало поговорить серьезно. Рано или поздно такие близкие контакты заканчиваются сексом, что для меня было неприемлемо. Бадр тем временем, повернувшись на бок, ладонью накрыл мою грудь, а ведь сегодня я лег спать без лифчика. Перетянутая материей грудь болела, решил дать ей немного свободы. Теперь она горела под мужской рукой. Проклиная и себя, и этого прилипчивого араба, я осторожно убрал его руку. А она, клятая, скользнув по животу, накрыла святая святых, мгновенно вызвав повышение температуры. «Чтоб ты сдох, Бадр!» — мысленно пожелал я ему, покидая кровать и устраиваясь на полу. Закутался в покрывало и, несмотря на жесткий пол под собой, довольно быстро уснул.

Когда я проснулся, Бадра в комнате не было. Он с утра вышел в город, даже не позавтракав. Меджнун возилась на кухне и очень обрадовалась, увидев меня. Вчерашний грим я смыл, ложась спать, и грудь сегодня не перетягивал — она еще испытывала дискомфорт после вчерашней пытки.

— Здравствуй, солнышко Мишааль!

— Я не Мишааль.

Я вяло отмахнулась, разглядывая, что на столе. Салат из свежих овощей, разные сладости в маленьких корзинках. Но все затмевал аромат кофе. Он и на вкус был чудесным, о чем я не преминул сказать хозяйке. Меджнун расплылась в улыбке, довольная похвале.

— Арабы не умеют готовить кофе, Мишааль. Настоящий кофе варим только мы, ассирийцы!

— Почему вы меня упорно называете именем принцессы? Мы ведь вчера были на том месте, так там только торчит каменный кусок — и никакого памятника.

— Это запретная тема, дочка! Сейчас уже не преследуют, а было время, когда даже имя это запрещали давать дочкам, чтобы не напоминало о позоре королевской семьи. — Меджнун присела рядом с чашкой в руках. — Стольких девочек пришлось переименовывать от греха подальше. — Она отхлебнула и продолжила: — Но на самом деле нет никаких доказательств, что у нее была связь с сыном посла. Мишааль была гордой, предпочла смерть позорному разбирательству.

— Ну и дурой была. — Я поставил пустую чашку на стол. — Доказала бы свою невиновность и сейчас была бы жива.

— Это был ее вызов семье, вызов и против унизительного положения женщин. — Меджнун поднялась и подошла к окну. — Мы все за нее молились, но ее судьба была предначертана именно так.

Послышался звук открываемой двери. Бадр, ворвавшись в комнату, сграбастал меня на руки и закружил в воздухе:

— Получилось, принцесса моя, есть отличный вариант!

— Бадр, поставь немедленно!

Я рассердился не на шутку. Он еще за вчерашнюю ночь не получил, а уже снова лезет со своим телячьим восторгом. Араб осторожно опустил меня на стол и, помыв руки, начал расправляться с остатками салата. Меджнун смотрела на нас с умилением и внезапно сказала фразу, которая заставила сжаться мое сердце:

— Вы такая красивая пара… Жаль, что вам не быть вместе. Одному из вас суждено умереть, второй будет жить несчастным.

— Что вы говорите? — в один голос воскликнули мы с Бадром.

— Дети мои, я ассирийка. Мы — древнейший народ, который до сих пор поклоняется солнцу, верит в волшебство и проклятия, умеет ворожить и лечить силой духа. Я смотрю на вас, но не вижу ауры, что говорила бы о долгой жизни. И я думаю, что умрешь, скорее всего, ты. — Указательным пальцем она показала на араба, который нисколько не смутился, наоборот, рассмеялся:

— Все мы смертны, тетушка Меджнун, но только Всевышний знает, кому и сколько времени отпущено.