Рик Риордан - Перси Джексон и похититель молний [litres]

Мы оказались посреди шоссе, в таком месте, на которое едва ли обратишь внимание, если тут не заглохнет твой автомобиль. На нашей стороне автострады не было ничего, кроме кленов и мусора, который люди швыряют из машин. На другой стороне, за четырьмя полосами блестевшего от дневной жары асфальта, стоял старомодный фруктовый ларек.

Товар в ларьке был отменный: ящики, полные кроваво-красных вишен и яблок, грецких орехов и абрикосов, бутылки с сидром, уложенные в ванну на львиных лапах и засыпанные льдом. Покупателей видно не было: только три старушки в креслах-качалках сидели в тени клена и вязали самую большую пару носков, которую мне доводилось видеть.

Серьезно, это явно были носки, только размером со свитер. Старушка справа вязала один. Старушка слева – другой. Старушка посередине держала огромную корзину с пряжей цвета электрик.

На вид они были очень древние: бледные, морщинистые лица, серебряные волосы собраны в пучок под белыми косынками, костлявые руки, торчащие из выцветших хлопковых платьев.

И самое странное: они как будто смотрели прямо на меня.

Я оглянулся на Гроувера и собирался уже что-то сказать, но увидел, что в лице у него ни кровинки, а нос подергивается.

– Гроувер? – позвал я. – Эй, дружище…

– Скажи, что они не смотрят на тебя. Они ведь смотрят?

– Ага. Странно, да? Думаешь, эти носки будут мне как раз?

– Не смешно, Перси. Вообще не смешно.

Средняя старушка достала большие ножницы: серебряные с золотым, лезвия у них были очень длинные. Гроувер судорожно вздохнул.

– Возвращаемся в автобус, – сказал он. – Пошли.

– Чего? – удивился я. – Там жара градусов в тысячу.

– Пошли! – Он открыл дверь и забрался внутрь, а я остался на улице.

Старушки на той стороне дороги по-прежнему наблюдали за мной. Средняя перере́зала нитку, и, клянусь, даже сквозь шум машин я услышал, как она порвалась. Ее подруги свернули ярко-синие носки, и оставалось только гадать, кому они предназначались – Сасквочу [5] Сасквоч – мифическое человекоподобное существо огромного роста. или Годзилле [6].

Водитель выдернул откуда-то из двигателя здоровенный кусок дымящегося металла, и мотор снова взревел.

Пассажиры обрадовались.

– Наконец-то, чтоб его! – воскликнул водитель и хлопнул о стенку автобуса шапкой. – Все на борт!

Когда мы поехали, меня залихорадило, как при простуде.

Гроувер выглядел не лучше. Он дрожал и стучал зубами.

– Гроувер?

– Что?

– Что ты от меня скрываешь?

Он вытер лоб рукавом:

– Перси, что ты видел там, у ларька?

– Ты про старушек? А что? Они же не такие… как миссис Доддз, да?

По его лицу было трудно что-то понять, но мне показалось, что старушки с фруктами были кем-то намного-намного страшнее, чем миссис Доддз.

– Просто расскажи, что видел, – попросил он.

– Средняя старушка достала ножницы и разрезала пряжу.

Он закрыл глаза и сделал такой жест, будто перекрестился. Но жест был другой – древне´е что ли.

– Ты видел, как она перере́зала нить, – сказал он.

– Да. И что?

Уже сказав это, я понял, что случилось нечто важное.

– Ничего этого нет, – забормотал Гроувер и начал жевать большой палец. – Не хочу, чтобы все было как в прошлый раз.

– Какой еще прошлый раз?

– Всегда в шестом классе. Они никогда не переходят в седьмой.

– Гроувер. – Он в самом деле начал меня пугать. – О чем ты говоришь?

– Я провожу тебя домой со станции. Обещай, что позволишь.

Просьба показалась мне странной, но я пообещал.

– Это какая-то примета? – спросил я.

Ответа не последовало.

– Гроувер, а то, что она перерезала нить, – это значит, что кто-то умрет?

Он горестно взглянул на меня, будто прикидывая, какой букет я хотел бы видеть у себя на могиле.

Признаюсь: я свалил от Гроувера, как только мы оказались на станции.

Знаю, знаю. Это нехорошо. Но он меня бесил: смотрел как на мертвеца, бормоча: «Ну почему всегда так?» и «Почему вечно в шестом классе?»

Когда Гроувер нервничал, его мочевой пузырь тут же давал о себе знать, поэтому неудивительно, что, сойдя с автобуса, он взял с меня обещание дождаться его и помчался прямиком в туалет. Но ждать я не стал: схватил чемодан, выскользнул на улицу и поймал первое же такси в сторону города.

– Угол Восточной Сто четвертой и Первой, – сказал я водителю.

Пару слов о моей маме, прежде чем ты с ней познакомишься.

Ее зовут Салли Джексон, и лучше нее нет никого на свете. Это только подтверждает мою теорию о том, что самым хорошим людям катастрофически не везет. В пятилетнем возрасте она лишилась родителей – они погибли в авиакатастрофе – и попала на воспитание к дяде, которому не было до нее особого дела. Она хотела стать писательницей и в старших классах подрабатывала, чтобы скопить денег на колледж с хорошей программой по литературному мастерству. Когда она училась в выпускном классе, ее дядя заболел раком, и ей пришлось бросить школу, чтобы ухаживать за ним. После его смерти она осталась без денег, без семьи и без аттестата.