Аарон Эхаз - Луна [litres]

Но однажды вождь сего племени в ночи взглянул на небеса и увидел, что половина луны пропала.

– Её украли! – вскричал он.

Народ пришёл в ярость, собрал войско и явился к соседней деревне, где жило другое племя, которому они давно не доверяли.

Однако же предводительница соседнего племени смотрела на вещи иначе.

– Мы ничего не крали, – сообщила она противникам. – Луна – вовсе не диск, а серебряный серп. Убедитесь сами, – она указала на небо. – Вот она, истинная луна, и она принадлежит нам.

Вожди взаимно обвинили друг друга во лжи, и два племени объявили друг другу войну. В кровавых сражениях погибло немало народа с обеих сторон.

И пришла ночь, в которую оба племени оказались в полной темноте. Луна полностью исчезла с небосвода. Все пришли в ужас. И тут послышался детский голосок.

– Разве вы ещё не поняли? – сказало дитя. Но взрослые ничего не понимали и видели в небесах только тьму. Дети ведь смотрят на мир иначе, чем взрослые, – не только глазами, но и сердцем. – Поймите, мы все живём под одной и той же луной.

Наконец глаза людей раскрылись, и они прекратили войну.

И луна улыбнулась и вернулась на небо.

Струи дождя хлестали по высоким стенам королевского замка Католиса. Частые капли ударяли по оконным стёклам крепко, как камешки. Грозовые тучи, клубившиеся в небесах докуда хватит взора, порой прорывались бесшумной вспышкой молнии.

Эзран, закутанный в тёплое одеяло, угнездился поудобнее в своей широкой кровати с четырьмя столбиками, копна его непослушных тёмных волос разметалась по подушке. В спальне царил такой же бардак, как у большинства восьмилеток, но сама комната при этом была огромной и по-королевски роскошной. Гладкие каменные стены и пол, старинная резная деревянная мебель со сценами охоты, изображениями чудесных зверей. В канделябрах подрагивали свечи, и предметы отбрасывали на стены уютные шевелящиеся тени.

Но самый яркий свет в комнате исходил отнюдь не от свечей – а от Чавка, любимого питомца Эзрана. Чавк, светящийся хамележаб, спал, свернувшись у Эзрана под локтем. Размера он был примерно с крупного кота, только без кошачьей пушистости: шкура у Чавка была гладкая, как и подобает амфибии, и сейчас сохраняла свой обычный цвет – жёлтый, с голубыми пятнами, как всегда в минуты покоя. Он расслабленно прижимался к боку маленького хозяина и похрапывал в такт его дыханию.

– Тук-тук! Можно войти? – послышался из-за двери спальни мужской голос.

– Пап, ну ты же король, – отозвался Эзран. – Тебе, я так думаю, не обязательно спрашивать разрешения!

Король Харроу переступил порог комнаты сына.

– Королям можно не спрашиваться, а вот папам – нельзя, – подмигнул он своему наследнику, присаживаясь на край его кровати, и легонько потрепал Чавка по спине.

Маленькое чудище недовольно что-то проурчало, хотя на самом деле любило ласку. Чавк, преданный хозяевам питомец, по природе своей был тварью мрачной и угрюмой, как и все его соплеменники: черта характера, развившаяся у этого вида по той причине, что в дикой природе любой зверь хоть немного крупнее хамележабы считал хамележабу исключительно вкусной.

Король ласково подоткнул Эзрану край одеяла.

– Ну что, устроился как следует и готов?

– Готов, – отозвался мальчик. – Можно начинать петь.

И король тихим голосом завёл их ежевечернюю колыбельную – ту же самую, которую каждый раз пел сыну на сон грядущий с малого детства, когда мама Эзрана погибла.

Эзран с закрытыми глазами улыбнулся.

– Так люблю, когда ты мне поёшь эту песенку. Хоть она и малышатская, мне от неё так хорошо и спокойно.

– Вот и славно, – отозвался король.

– А когда я совсем вырасту, ты не перестанешь мне её петь? Я бы хотел, чтобы ты не перестал.

– Если тебе она всё ещё будет нравиться, ни за что не перестану.

– Даже когда я стану королём? Обещай, что и тогда будешь петь мне на ночь!

Харроу чуть промедлил с ответом, но наконец сказал:

– Я всегда буду рядом, даже когда ты станешь королём.

Он наклонился и ласково поцеловал мальчика в лоб. Эзран, как обычно, именно в этот момент широко зевнул, совсем уже засыпая.

– Спокойной ночи, мой милый принц, – поднимаясь, сказал ему Харроу. И добавил, повернувшись к смежной комнате, где горел свет: – И тебе спокойной ночи, Каллум.