Кристель Дабо - Тайны Полюса [litres с оптимизированной обложкой]

С царственным спокойствием Тысячеликий взял стул. Пока он усаживался, его эластичное тело раздалось в ширину. На лице, как грибы из-под земли, начали пробиваться большие, загнутые кверху усы; восточные одежды превратились в военную форму с бранденбурами [18] Бранденбуры – петлицы, обшитые шнуром. , а взгляд съехал к переносице. Офелия с изумлением признала в нем косоглазого жандарма, который подхватил ее на лестнице в мануфактуре.

Он закинул ногу на ногу, обхватил руками колено и совсем перестал походить на военного.

– Я с большим интересом следил за боследними побытиями… за последними событиями, – сказал он совершенно другим голосом, на этот раз с северным акцентом. – Особенно за вами обоими.

С некоторых пор вы меня очень интересуете.

У Офелии замерло сердце. Торн едва слышно шепнул то, о чем она и сама уже догадалась:

– Вы – Бог.

Тысячеликий улыбнулся, и кончики его усов вздернулись кверху. Это была самая нечеловеческая улыбка из всех, когда-либо виденных Офелией, и девушка содрогнулась, поняв, что она адресована ей.

– Итак, ты прочитала Книгу моего сына. По крайней мере, попыталась. Потому что созданное мной недоступно пониманию первой попавшейся чтицы .

Тысячеликий обвел камеру косым взглядом и устремил его на Торна. Тот из последних сил пытался устоять на ногах; он так судорожно вцепился в край стола, что казалось, суставы пальцев вот-вот треснут.

– Зато ты – далеко не последний из чтецов . Использовать свою память – смелая идея.

Тысячеликий громко икнул, поднес руку ко рту и с самым непринужденным видом достал из него кусочек ржавого металла.

Офелию захлестнула волна страха и ярости. Последний раз она видела этот обломок острия в корешке Книги Фарука. Если пришедший завладел им, то неважно, зовется он Богом или Тысячеликим, он – враг, сделавший окончательно невозможным любое чтение .

– У меня больше знаний, чем во всех библиотеках вместе взятых, – объявил Тысячеликий и задумчиво повертел в пальцах ржавое острие. – Сущая безделица, но должен признать, что она ускользнула от моего внимания.

И он снова проглотил его, громко причмокнув.

– Грум, – пробормотала Офелия. – Это ведь были вы, в лифте? И пошли к Фаруку после меня.

Тысячеликий прикрыл глаза; на его лицо падала тень от треуголки.

– Обычно я стараюсь не вмешиваться в дела своих детей, но Один создавал мне проблемы с самого момента издания… создания. Он никогда не отличался усердием, в отличие от его братьев и сестер. Думаю, сегодняшний урок пошел ему на пользу: отныне он будет делать все, что я ему предпишу.

Он поднял косой взгляд на Торна, который цеплялся за стол, подтягивая к себе мертвый груз перебитой, искореженной ноги. Казалось, сейчас для него не было ничего важнее, чем сохранять вертикальное положение.

– Пока мы с вами беседуем, Один направляется сюда. Он готов привести в исполнение твой приговор, мальчик мой. Ты чудил уловека… убил человека. И не абы кого.

Пока Тысячеликий произносил это, его тело раздулось, усы заострились и стали похожи на восклицательные знаки; треуголку сменил цилиндр, а мундир жандарма уступил место элегантнейшему сюртуку. Офелия почувствовала, как к горлу подступает тошнота, – барон Мельхиор, сидящий перед ними, представлял собой эффектное и жуткое зрелище.

– Здесь возникает два интересных вопроса, – продолжал Тысячеликий, на сей раз воркующим голосом барона Мельхиора. – Первый: заслуживал ли этот человек жизни? И второй: а заслуживаешь ли ты смерти? На самом деле я думаю, что ты будешь гораздо лучшим Попечителем, чем он.

Офелия затаила дыхание и подняла глаза на Торна. Он упрямо молчал, с трудом удерживая равновесие на одной ноге. Под кожей у него ходили желваки. Он стиснул зубы так сильно, что, казалось, уже не способен их разжать.

Тысячеликий вывернул голову с тройным подбородком назад, под смертельно опасным углом, чтобы посмотреть в лицо собеседнику. Офелия поражалась сходству его уродливых, диких поз с позами Фарука, как будто они оба были лишены костей.

– Колеблешься? Похоже, ты плохо осознаёшь, какой чести удостоен. Попечители – избранные среди избранных, только им я оказываю доверительное совершенство… совершенное доверие. Но на этом ковчеге я еще не нашел детей, достойных меня представлять. Они все ужасно меня разочаровали! Мельхиор нарушил свой долг, беззастенчиво используя мое имя, выдавая себя за меня. Что касается твоей матери… – Произнеся эти слова, он вдруг стал резко терять объем. Его тело стремительно принимало женские формы, пока наконец перед ними не возникла красивая женщина с резкими чертами лица и вытатуированной на лбу спиралью – знаком Летописцев. – Твоя мать, – продолжил он женским голосом, – тоже пренебрегла своим долгом.