Николай Дронт - Придворный. Гоф-медик

– Так. Понятно. Жемчужина, вино, совиное перо, четыре пластинки слоновой кости, лупа… Все будет. Но молчи. Никому ни слова, ни единой душе. А то и ты, и мы с братом пропадем ни за грош. Знай, награда за вчерашнее на приеме тебе будет. Отцу твоему за тебя орден дал и внеочередной чин. Твою мать жена на завтрак пригласила. Коли понравится, в статс-дамы возьмет. Нам верные сейчас очень потребны будут. Здесь с тобой говорили про вчерашний случай. Я тебе обещал хорошую награду и свое покровительство. Иди.

Я, понятно, пошел. Что-то странное во дворце творится. Перемещение душ – это, знаете ли, некромантия, причем ни разу не добрая. Оба брата связаны с… чем? Интересно, конечно… Но знать лично мне конкретику не хочется. Правильно говорят, что многие знания – многие печали.

Перед приемом в тронном зале народу меньше обычного, но ко мне многие подошли, поприветствовали. Ко мне. Генералы. Сами подошли. ПЕРВЫЕ поприветствовали. Причем без иронии, искренне. Ладно те, кого вчера вытащил, такие здесь тоже были. Едва знакомые люди здоровались. К канцлеру меня подвели, представили теперь официально. Генерал-аншеф по плечу похлопал, говорит: «Молодец! Уже оклемался после вчерашнего».

Тут объявили выход королевской семьи, и мы склонились в поклоне. Сегодня королевская речь была посвящена проискам некой иностранной державы. Вчера она нанесла три удара. Был дан яд леди Мариане, причем ее и детей еле спасли. Было совершено нападение на наследника. И… о чем пока не сообщалось… на тайном собрании были отравлены семнадцать человек в генеральских чинах. Двенадцать войсковых генералов и пятеро статских. Вина отравителя неопровержимо доказана. Это посол королевства Ловиас, который, заметая следы заговора, уничтожил сообщников, а сам успел скрыться. Его проследили до портала, через который он ушел под чужим именем. Однако охранители успели захватить бумаги с планами крамольных замыслов. Канцлеру их надлежит изучить и составить ноту протеста.

Затем вызвали меня. Рассказали, как вчера спас наследника и его свиту.

– Долго думал, – задумчиво промолвил его величество, – чем наградить Тихого. Запросил справку в Геральдическом комитете. Почитал. Много поколений Тихие служат короне. В разные времена они были воинами, волшебниками, лекарями, чиновниками. Но никогда, ни разу не предавали сюзеренов и не переходили на сторону их соперников. На таких дворянах, как Тихие, собственно, и держится власть короны. За заслуги нарекаю его бароном, сиречь верным. И разрешаю потомкам, вышедшим из его чресел, носить баронское достоинство. В знак сего дарую барону Тихому золотую корону в виде незамкнутого обруча с семью зубцами в форме листов ивы, украшенными, в честь спасения наследника престола, изумрудами, размером с ноготь мизинца. А на родовом гербе – саламандре – разрешаю дорисовать три видимых когтя, на каждой из верхних лап, но при том велю заменить родовой камень с рубина на изумруд.

Это честь. Причем в представлении таких весомых регалий – Великая Честь. Я преклонил колено. Государь возложил на голову подаренную корону. Сюзерен надела на палец печатку с измененным гербом на изумруде, а церемониймейстер накинул изумрудный бархатный плащ, подбитый по воротнику и подолу темными соболями. Мои земли образовали баронство, крепость – майорат, а гарнизон стал моей дружиной, но в рамках войск герцогства. Мне разрешено взять под себя до четырех рыцарей, если смогу выделить им земли для прокорма.

Самая большая честь в изменении герба. Даже его величество не смог бы разрешить такое без согласования с Геральдическим комитетом, а значит, мой случай будет занесен в анналы и сохранится в жизнеописании рода на века. Баронство почетно и приятно. Корона по большому счету игрушка, а вот герб… У отца остался старый, и моя рубиновая печатка отойдет ему. Одно из поместий тоже, как рыцарю. Пусть мой пока еще не рожденный братик начнет путь в жизни со звания оруженосца.

Тем временем слово взял верховный магистр. Его заявление таково – так как я совершил подвиг, сотворив заклинание, и никак иначе, то он от лица гильдии ходатайствовал о награждении меня орденом «Золотой пентаграммы», которую с большим удовольствием прямо сейчас и вручит. Я поднял глаза на его величество – тот согласно кивнул.

Хорош бы я был, приняв награду без одобрения самодержца. Но коли разрешено, то позволил приколоть пентаграмму на грудь. Она такая же, как и дядина, только блестит ярче: новая же.