Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– И серебра не взял, – пробормотал сквозь зубы отчим. – Не тронул даже… не притронулся. Вправду говорят, наверно, что Нечистый. Люди, они чего попало болтать не станут… – Тут он встрепенулся, словно испугавшись собственных слов, и поспешно оглядел домашних. – Эй! Слышали? Не вздумайте сболтнуть кому! Нам сейчас только костра не хватало. Слышали?

– Ох, – тяжёлым вздохом отозвалась мачеха. – Ох, Ганс, ну бога ради помолчи. Хотя бы сейчас помолчи. Он же его спас.

– Тело-то спас, – угрюмо буркнул тот. – А за душой… ещё придёт.

Взгляды всех метнулись к больному.

Дед лежал и улыбался. Глаза его были закрыты. Жар спал. Болезнь отступила.

Отыскать корчму на улице канатчиков, что за кожевенными складами у северных ворот, и днём-то было нелегко. Под вечер же задача и вовсе становилась невыполнимой – фонари здесь били с регулярностью, достойной лучшего применения. Что странно, грабили здесь редко, и по пьяни колотили далеко не всяких. Любой не горожанин, заглянувший сюда в поздний час, рисковал всего лишь проплутать меж тёмных сдвинутых домов, но и только, хотя трупы в окрестных канавах обнаруживались с незавидным постоянством. После нескольких безуспешных попыток навести здесь порядок магистрат махнул рукой и оставил улицу канатчиков в покое. Только обитатели окрестных домов да припозднившиеся мастеровые рисковали ходить так далеко к окраине.

Тем более, за полночь.

Тем более осенью, по холодам.

Но так или иначе, а даже и достигшего заветной цели сегодня ждало разочарование: корчма была закрыта. Заперта. Что, впрочем, никого из местных бы не удивило – к странностям её хозяина давно уже привыкли. Сейчас здесь было тихо, только ветер шелестел сухими листьями, которые сам же притащил из леса по соседству, игрался с ними на брусчатой мостовой и изредка взвивался вверх, колыша жестяную вывеску и деловито гукая в каминную трубу.

Сквозь застеклённое окошко пробивался свет. В пустующей корчме сидели двое – два размытых силуэта, выхваченных из темноты зыбким пламенем свечи и тлеющего очага. Один – высокий, горбоносый, с длинными прямыми волосами, стянутыми в узел на затылке, чувствовал себя здесь как хозяин (впрочем, он хозяином и был). Другой был тоже ростом не обижен, но если первый был худощав и тренирован – только мускулы и кости, то второй был полон, лысоват, с лицом одутловатым и невзрачным. На толстяке был плащ недорогого светлого сукна, такие же кафтан, камзол и подшитые кожей штаны, а также сапоги, высокие и остроносые, на скошенном кавалерийском каблуке и со следами от стремян. Невольно возникала мысль, какой должна быть лошадь, что принесла сюда такую тяжесть, ибо при первом взгляде становилось ясно, что дорожную одежду он носил не ради форса, а по делу – плащ и сапоги хранили грязь далёкого пути.

– Проклятая погода, – недовольно проворчал толстяк и покосился за окно. – Все дороги развезло. Не знаю, как обратно добираться буду. Скорей бы заморозки, что ли.

– Вам только заморозков сейчас не хватало, – невесело усмехнулся его собеседник. – И так, вон, дышите через раз. Честно говоря, я бы советовал вам вообще сегодня никуда не уезжать. За ужином согреетесь, а там и комната найдётся.

Слова длинноволосого звучали здраво: несмотря на не по-осеннему тёплую погоду и перетопленный камин, толстяк надсадно кашлял, поминутно вытирая потный лоб, и каждый раз прихлёбывал из кружки что-то тёплое, исходящее паром. Однако на предложение остаться он не ответил.

– Оставайтесь, – словно уловив его нерешительность, продолжал подначивать его хозяин корчмы. – Постояльцев до завтра всё равно не будет.

Тот покачал головой:

– Нет, Золтан. Не могу. Увольте. И хотел бы – не могу. Меня никто не должен видеть здесь. К тому же я спешу. – Он протянул пустую кружку. – Скажите лучше, чтобы подали ещё вина. Я дьявольски продрог, пока сюда добрался.

– Не стоит будить прислугу, – ответил тот, кого назвали Золтаном. Поднялся. – Я вам сам налью.

– Как знаете, – толстяк пожал плечами.

Разговор, как видно, длился долго. На столе меж ними стояли уже почти пустой кувшин и две нетронутые тарелки с остывшим содержимым – чем-то белым и уже не аппетитным. Поудобней утвердившись на стуле, постоялец в сером отхлебнул из кружки, вновь откашлялся, отдулся. Плюнул на пол.

– Однако к делу, – произнёс он, утирая губы рукавом. – Что мне передать его светлости?

Золтан помедлил. Потёр рукой небритый подбородок. Покосился на огонь.