Дмитрий Скирюк - Кукушка [litres]

– Если только это не затруднит братию. Брат Микаэль…

Аббат остановился. Оглянулся.

– Что? – спросил он.

Брат Себастьян приблизился. Посох его негромко стучал по оттаявшей земле.

– Брат Микаэль… я бы хотел вам исповедаться.

– Исповедаться? В чём? Вы согрешили?

– Может, да, а может, нет, – уклончиво сказал испанец. – Теперь это решать не мне. Я прикоснулся к загадке, но это было только начало. Я стал разгадывать её и обнаружил тайну. Но когда я раскрыл и её, то прикоснулся к таинству . Но что это за таинство, откуда оно взялось, где его истоки, мне неведомо. Теперь я не знаю, как мне быть. Не знаю, что и кем было явлено мне. Не знаю, как мне снять с души сей грех… а может, благодать.

Аббат на мгновение задержал свой взгляд на скрюченной фигуре брата Себастьяна, и на лице его отразилось понимание.

– Он вылечил вас , – утвердительно сказал он.

– В какой-то мере да, – медленно ответил Себастьян, будто подыскивал слова. – Но этот случай… однозначно не истолковать. Его смерть исцелила меня, или что-то другое, но это было связано с ним. У меня было видение, и я… – Он шумно выдохнул и покачал головой: – Я не знаю. Не знаю.

Брат Микаэль долго молчал. Долго-долго.

– Странно, – сказал он наконец. – Я всеми силами пытался объяснить, внушить вам мысль оставить эту погоню – безрезультатно. А теперь вы сами… Что ж. Божьи мельницы мелют медленно. Жизнь всё расставляет по местам, и я в который раз убеждаюсь, что бессмысленно пытаться изменить что-то раньше времени. Идёмте, брат Себастьян. Идёмте. Времена нынче суетные, а нам действительно есть о чём поговорить.

– Яд и пламя! Волнуюсь, как в первый раз.

Жуга стоял в прихожей перед большим овальным венецианским зеркалом и оправлял отороченную мехом чёрную мантию – подворачивал воротник, манжеты, сдвигал берет то на лоб, то на затылок и вертелся, разглядывая себя со всех сторон, как девушка перед свиданием. Ялка против воли улыбнулась, наблюдая из кухни эту картину.

– Но ведь это и есть первый раз, – утешила она его.

– Да я не о том! – досадливо отмахнулся травник. – Ведь ничего же особенного – какая разница, в конце концов, один человек или десять. А всё равно дёргаюсь.

– Всё будет хорошо.

Было семь часов утра. День выдался на славу. Стёкла в окнах уже оттаяли, и хотя в раскрытую форточку тянуло холодом, солнечные лучи пронизывали комнату насквозь. На улице звенели птичьи голоса. С кухни тянуло запахами кофе и корицы, из комнаты напротив – молока и мокрых пелёнок. Внезапно из этой же комнаты раздался звонкий плач ребёнка.

– Ну вот, – огорчился травник, – Тория проснулась, опять плачет. Да что ж это такое… Только уложили!

– Ничего страшного. Иди. Я её успокою.

– Уж постарайся. Иди скорее к ней. Только не смей поить её какой-нибудь гадостью.

Ялка фыркнула.

– Ох, Жуга, ты неисправим! Уж я как-нибудь сама разберусь, что делать с малышкой. Моя подруга Жозефина ван дер Хуфен говорит…

– Эта твоя Жозефина ван дер Хуфен недавно трещала на улице с какой-то дамочкой, как она даёт ребёнку тряпку с маковой настойкой, чтобы он спал и не плакал. Я проходил мимо, они умолкли, думали, я не услышу. Ещё один такой «совет», и я не пущу её на порог.

– Жуга, перестань! Ты же знаешь, я никогда так не сделаю.

Ялка вознамерилась пойти в комнату, но тут ребёнок умолк, начал что-то лепетать, как всегда, во все века лепечут дети в колыбели, и она осталась. Жуга надвинул берет на брови, опять посмотрелся в зеркало, недовольно поморщился, но дальше экспериментировать не стал, подобрал скатанные в трубку листы бумаги и повернулся к Ялке.

– Ну, – он вздохнул, – пожелай мне удачи.

Ялка шагнула вперёд и обняла его. Закрыла глаза, зарылась носом в пушистый мех ворота, ощутила запах новенького, необмятого сукна, уже успевшего тем не менее впитать горьковатые ароматы трав, розмарина и кёльнской воды, и с неохотой расцепила руки.

– Удачи тебе, – сказала она.

Жуга улыбнулся.

– Ну вот, наконец-то, а то слова доброго от тебя не дождёшься. Но всё равно, почую, что малышка пахнет опием, – отшлёпаю обеих, и тебя, и твою Жозефину.

– Ну уж нет! Ещё не хватало, чтобы ты шлёпал всяких Жозефин! Меня тебе мало?

Они рассмеялись, обнялись ещё, после чего травник вышел и закрыл дверь.

Ялка расправила передник, на всякий случай заглянула на кухню и торопливо вернулась в детскую. Белокурая девочка сидела в кроватке и тянула в рот берестяную погремушку, но, завидев маму, заулыбалась и потянулась к ней. «Уже сидит! – с тревогой и одновременно с умилением подумала Ялка. – Ох и бедовая будет девчонка…»