Марк Лахлан: Оборотень. Новая жизнь [litres]

Но лучше всего на свете волк чует запах страха. Кроу казалось, что Лондон до сих пор погружен в едкий туман ужаса, оставшийся после вчерашней ночи. Испарения, поднимавшиеся от трупов, от их развороченных внутренностей, блевотины и мочи, так и не выветрились с наступлением утра, принесшего облегчение. Гормоны кортизол и адреналин, вырабатывавшиеся железами местных жителей под бомбовыми ударами, пахли сладко и аппетитно. Кроу затянулся сигаретой. «Табачный дым, – подумал он, – является уникальным в мире запахов, потому что отсылает сознание к будущему – следующей сигарете, – а не к прошлому, на опасную территорию, полную силков и капканов».

Внизу звякнул дверной колокольчик. К Кроу по срочному и конфиденциальному делу пришли детектив-констебль Бриггс и детектив-инспектор Балби. За день до этого Эндамон получил от них телеграмму. Потому что телеграмма была единственным способом с ним связаться. Как только появились телефоны, он тут же установил аппарат у себя дома. Однако оказалось, что это представляет огромную угрозу для его спокойствия, поскольку телефон принимался звонить в самые неожиданные и неподходящие моменты. А однажды во время ужина аппарат сломался, и это стало последней каплей. Кроу был приверженцем современной эпохы и прогресса, но для джентльмена и здесь существуют определенные границы. Поэтому Эндамон срочно отослал телефон обратно, пока тот не внес в его жизнь еще больший хаос.

Гостей провели к нему. Один из них, лет около пятидесяти, был невысок, крепко сбит, с толстой шеей и бритой головой. Он производил впечатление человека, которого ничем не прошибешь: такого можно стукнуть лопатой по голове во время завтрака, а он при этом спокойно продолжит есть. Это был инспектор Балби. Второй был высокий, худощавый и больше походил на ученого, чем на полицейского. Это был констебль Бриггс, тридцати пяти лет – настоящий головорез: Кроу уловил исходящий от него запах крови.

Дворецкий представил их, и мужчины пожали друг другу руки. Кроу никак не мог преодолеть отвращение к этой процедуре – навязчивому обычаю приветствовать других людей, как равных себе. В разумно устроенном мире визитеры должны были бы поклониться ему, не прикасаясь. Одной из привлекательных особенностей его дома на Крум-Хиллс было то, что викторианский водопровод обеспечивал разные ветки подачи воды для слуг и хозяев. Для Кроу необходимость пить воду из одного источника с прислугой была сама по себе чем-то крайне нежелательным. С другой стороны, он понимал, что это пройдет, как и остальные предубеждения, – точнее, они приходят и откатываются, как морской прилив. Кроу и сам бы хотел, чтобы ему нравились неформальные отношения, хотел в конце концов забыть, кем является. Доброжелательное – и даже восторженное – восприятие будущего было для него залогом сохранения нормальной психики. Кроу напоминал себе, что каждый человек все время перестраивается. И только от него самого зависит, приложит ли он руку к этому процессу.

– Хорошо выглядите, сэр, – заметил Бриггс.

Это не было комплиментом: у любого человека в возрасте Кроу после вчерашней борьбы с пожарами лицо должно было бы как минимум опухнуть.

Эндамон улыбнулся:

– Благодарю вас, констебль.

Даже если бы Кроу и захотел лично сражаться с огнем, ему это было запрещено. Хоть он и не желал работать, ему была поручена должность старшего куратора лондонских музеев и древних артефактов. Выбор пал на него не из-за его знаний о прошлом, а благодаря его дальновидности. Кроу принимал решения о том, что необходимо вывезти в первую очередь, – а также куда вывезти и как сберегать , – а что может пока и подождать, даже несмотря на бомбардировки. Его задачей было определять, что представляет собой историческую ценность, а что – всего лишь тлен. Правительство считало его слишком важной персоной, которой нельзя рисковать, и поэтому Кроу предписано было укрываться по вечерам в убежище Уайт-холла – впрочем, он умудрялся этого избегать.

Но он все равно не пошел бы на ночную брандвахту, даже если бы волен был это сделать. Дежурить с пожарным шлангом в руках было для него так же унизительно, как и прятаться, съежившись, в какой-то щели. Кроу не любил войну, но, когда ему все же приходилось в ней участвовать, предпочитал делать это открыто. В его родовом девизе, присвоенном ему в 1274 году королем Сицилии Карлом Первым, это отражалось четко и ясно: Jugulum – Горло. Это же обусловило и его нынешнее имя [1] Кроу ( Craw ) по-английски означает «зоб». ( Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное. ) .