Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Косотер ничего не ответил. Благодаря хоре у него под броней, там, где должно было быть его сердце, пульсировали пустота и угроза.

– Но что с того? – сердито спросил Друз. Все, что ему было нужно, – это щепотка квирри! – Разговоры тоже нарушают какое-то правило тропы?

– Разговоры, – сказал капитан, сплюнув себе под ноги. – Мне наплевать на ваши разговоры…

Улыбка этого человека напомнила Акхеймиону о мертвых, которых он видел на полях сражений Первой Священной войны, о том, как солнце иногда сжимало плоть на лицах павших, вызывая мертвенные ухмылки.

– Только бы вы не ныли, – добавил лорд Косотер.

Шранки. Север – это всегда шранки.

Она бежала от них в Кил-Ауджасе, а теперь бежит от них здесь, в Космах. На Андиаминских Высотах, где все вращалось вокруг Великой Ордалии и Второго Апокалипсиса, не проходило и дня, чтобы она не слышала что-нибудь о Древнем Севере – это случалось так часто, что девушка открыто насмехалась над его упоминанием. На самом деле она говорила что-то вроде: «О да, Север…» или «Сакарп? Неужели?» Была какая-то нелепость в этих далеких местах, ощущение ничтожных людей, скребущих бессмысленную землю. «Пусть они умрут, – думала Мимара иногда, когда слышала о голоде в Айноне или о чуме в Нильнамеше. – Что для меня эти люди? Эти места?»

Дура… вот кем она была. Жалкая маленькая девка.

Души и дух путников укрепились с помощью квирри, артель довольно быстро бежит по качающейся земле – даже Акхеймион, который был в очевидном затруднении до разговора с Клириком и его лечебной щепотки. Нелюдь ведет их, и над его правой бровью плавает низкая и блестящая Суриллическая точка. Освещение вытягивает в темноту их похожие на ножницы тени, то обнажая извилистые дуги их рук и ног, то роняя их в слишком глубокие темные участки, где они становятся неразличимыми. В Кил-Ауджасе они на каждом шагу были запечатанными в непроницаемом камне, теперь же им кажется, что они мчатся сквозь пустоту, что вокруг нет ничего, кроме узких коридоров из земли, стволов и разветвляющихся перекрещенных веток. Ничего. Никаких Каменных Ведьм-убийц. Никаких непристойных шранков. Ни пророчеств, ни армий, ни охваченных паникой народов.

Только Шкуродеры и их мечущиеся тени.

По какой-то непонятной причине образы из прежней жизни Мимары на Андиаминских высотах преследуют ее душу. Позолоченная глупость. Чем дальше она уезжает от матери, тем более чужой становится для себя. Она съеживается при мысли о своем прежнем «я»: бесконечное напряжение, чтобы стоять в стороне, бесконечное позерство, чтобы не убеждать других, – как они могли не видеть ее насквозь в какой-то мере? – но уверить себя в каком-то ложном моральном превосходстве…

Девушка понимает, что выживание – это своего рода мудрость. Мудрость скальпера.

Она чуть не фыркает вслух при этой мысли. Во время бега, кажется, нет ничего более верного. Все вещи погибают. Все вещи слабы, отвратительны. Все они – не более чем тщеславие вечно обиженных.

– Улыбаешься? – слышит Мимара чей-то голос.

Она оборачивается и видит, что Сома шагает рядом с ней. Высокий кастовый аристократ. Худощавый и широкоплечий. В порванной и мятой одежде он напоминает отвергнутого принца, о котором мечтали другие девушки в борделе – легендарного клиента, который скорее спасет, чем оскорбит.

Его глаза с темными ресницами, кажется, смеются. Мимара понимает, что в нем есть неумолимость, которой она не вполне доверяет. Сила, несоизмеримая с его щегольским характером.

– Мы все… начинаем смеяться… в определенный момент… – говорит он между вдохами.

Она отворачивается, сосредоточившись на тех клочках земли, которые видит между тенями. Ей известно, что на долгом и трудном пути подвернутая лодыжка означает смерть…

– Знать, как остановиться… – упорствует молодой человек. – Именно так… настоящий секрет… тропы.

В отличие от своих сестер в борделе, Мимара презирала таких мужчин, как Сома, мужчин, которые постоянно извинялись, делая величественные жесты и выказывая фальшивую заботу. Мужчин, которым надо было задушить свои преступления под шелковыми подушками вины.

Она предпочитала тех, кто грешил искренне.

– Мимара… – начинает Сома.

Девушка отводит глаза в сторону. Этот человек для нее ничто, говорит она себе. Просто еще один дурак, который будет лапать ее в темноте, если сможет. Прилепит свои пальцы к ее персику.

Мир становится реальным, освещенный Клириком, а затем снова изливается в небытие. Она всматривается в приближающуюся землю, которая исчезает в тени тех, кто стоял перед ней. Бег, полет… Мимара осознает, что в этом есть покой, некая уверенность, которую она никогда не понимала, хотя и знала ее всю свою жизнь. Бегство из борделя, бегство от матери, которая бросила ее там: все это чревато сомнениями, тревогой и сожалением, душераздирающими упреками тех, кто бежит, желанием скорее наказать, чем сбежать.